Русский рай - Олег Васильевич Слободчиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я старый! – помялся тот и подумал: «зачем ему столько денег? И так богат!»
«Ситха» вернулась осенью до дождей, забрала промышленных, работавших все лето и четыре пуда золотого песка. Всю зиму зять гонял скот на прииски, рассказывал, как развернулся на золоте и разбогател выкрест Хосе Волков, как богатеют другие беглецы, основавшие хозяйства на плодородных землях в низовьях Сан-Хоакина и Рио-Гранде. А Суттер, на чьих землях найдено было первое золото, разорен. Емеля опасался, что Компания сговорится с американцами и вернет себе Росс. Такой конкурент по соседству ему был не нужен.
Компанейский бриг пришел и на другой год, высадив два десятка промышленных для добычи золота. С работниками прибыл Ротчев, последний правитель конторы Росса. На этот раз он был одет как обычный ситхинский приказчик. Матросы и служащие большими трудами переправили с судна на сушу тяжелую машину для добычи золота. Емеля, посмеиваясь, ходил вокруг нее, удивлялся хитроумию мастеров-изобретателей. На этот раз его не звали мыть золото, а он на работу не напрашивался.
Ротчеву нужны были деньги на достойное содержание княгини. В надежде на скорое богатство, на свой страх и риск, он купил в долг драгу и решил сам руководить добычей. На прежние места, выше озера тяжелую машину провести не смогли. Стали мыть в низовьях Русской реки, ниже озера, выход золотого песка был мал, Ротчев распорядился перевезти машину к речке Гуалале и Россу, но и там его ждала неудача. Затем промышленные равнодушно лопатили песок и окатыш в лагуне речек северней Росса. Часть работников мыла песок вручную на прежнем месте, в верховьях Русской реки. Но за лето и осень Ротчевым было добыто чуть больше полутора пудов золотого песка по оценке компанейских приказчиков на шестнадцать тысяч рублей.
При подсчете на затраты плаванья, содержание и жалованье работникам, Росс опять обманул надежды и нанес убытки. Костромитинов приуныл, Ротчев был в отчаянье, погрузил драгу на бриг и отправился в северную Мексику, надеясь на тамошние связи и знакомства. Емеля был занят своими делами, а их было много. Сысой, по-стариковски бродил в окрестностях ранчо или Росса, донимал зятя занудными воспоминаниями молодости, рассказывал внукам, как бросил дом, чтобы найти справедливую Ирию, а такой страны, похоже, и нет на этом свете.
Емеля, в пол-уха слушал тестя, не отрываясь от работы, насмехался и язвил:
– Старатели тоже ищут ключи от рая, только не за морем, а под ногами. Так надежней!
– Разве купишь за золото место в раю? – с печалью в голосе возражал Сысой. – Сказано, богатому туда, как верблюду в игольное ушко…
– Много, что сказано, – ухмылялся Емеля. – Бостонцы тоже во Христа веруют, но по-своему: раз беден – Бог тебя не любит, богат – Богу угоден!
И на всякие размышления и суждения тестя у него были свои простые и ясные ответы. Сысой сердился, в бессилии доказать то ли ему, то ли себе самому что-то смутное, что чувствовал душой, но не мог сказать, уезжал в Росс, пожив там в одиночку и хорошо подумав, решил отвезти свое стареющее тело в Сибирь. В том, что вскоре продадут и северные владения Компании он уже не сомневался. Предстояло самое трудное убедить дочь отпустить его. И он отправился на ранчо.
Все тамошние жители и работники были чем-то заняты, была занята и дочь. Увидев подъехавшего отца, как всегда обрадовалась, повела его кормить. С её детьми сидела постаревшая мать: бывшая женка Сысоя, братья-якуты работали у Емели. Еды в доме готовили много. В печи напревал котел с кашей. Марфа наложила отцу полную миску, обильно приправила коровьим маслом, села за стол против него, подперев подбородок руками. Он пожевал немного и в задумчивости глубоко вздохнул.
– Я ведь никого не любил так, как тебя! – вкрадчиво заговорил, любуясь дочерью, которая из стройной быстроногой барышни превратилась в степенную женщину. – И вспоминать приятно только то, как жил с тобой. Все остальное забыть бы…
– Я тоже тебя люблю, – всхлипнула Марфа, глядя на отца, глаза её увлажнились. – Жил бы со мной. Что там один?
– Помру, душа всегда будет с тобой, – с новыми вздохами продолжал жалиться Сысой.
– Чего удумал? – рассердилась дочь. – Поживи еще.
– Душе-то что сделается? А тело не жаль: состарилось, и выбросить бы его как старую одежку.
– Не хочу видеть тебя мертвым, – насторожившись, боязливо всхлипнула Марфа.
– О том и хотел поговорить, – отец вскинул на нее прояснявшиеся глаза. – Чего тебе со мной покойным возиться? Да и мне не охота ложиться в эту землю. Она для тебя своя, а мне так и не стала родной. Богоданная жена, Васька, Улька, Прошка… Их Бог прибрал раньше, они не видели того, что видел я. Может быть, с того света понимают больше, чем я, грешный… – Отпустила бы ты меня? – попросил жалостливо. – Может, хоть с краюшку Сибирь примет. А вдруг и доберусь до отчины. Петруха-сын похоронит. Ему легче, чем тебе, – тихо рассуждал Сысой, будто разговаривал сам с собой.
Марфа плакала, уронив голову на руки, но по ее мокрому лицу Сысой понимал, что смог убедить.
Начиналась сырая калифорнийская зима. Ночью шел дождь. Перед рассветом ветер разогнал тучи, небо вызвездилось и поблекло. На востоке завиднелись знакомые горы, покрытые свежим снегом. Заалела заря-зарница, красная девица. Первый солнечный луч алконостовой стрелой полетел за закат дня. Стараясь не упустить ночной ветер с запахом зимы, «Ситха» выбрала якоря, подняла паруса и, кренясь на борт, пошла в бакштаг к северу. Костромитинов, поднявший дневную вахту, а может быть, и вовсе не спавший, носился между мостиком и баком, упреждая морехода, где какие глубины и скрытые камни.
– Обманула Русская река! – Накинулся на Сысоя, подявшегося из кубрика на палубу. – Или твой зятек объегорил. Отчего так мало намыли этим летом? На другой год нет смысла возвращаться.
– И не надо возвращаться! – согласился Сысой, любуясь вершинами Берегового хребта, пылавшими пожаром чудной птицы Феникс, сжигающей себя в пламени самой же ей разложенного костра. Бриг удалялся от несбывшегося Русского рая, в который многие верили, в землю которого легли костьми. Последний из строителей добровольно покидал его. Многолетняя тоска Сысоя развеялась при виде пылавшего хребта и появилась надежда, что из креолов, беглецов, их детей, из
