Последний хартрум - Женя Юркина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет.
Ее прощальный поцелуй еще горел на его щеке. Еще вчера Чармэйн, его певчая птичка, танцевала под бойкую музыку, взмахивая своей юбкой, а он жадно ловил те мгновения, когда ее колени обнажались. Еще вчера она заливисто хохотала и украдкой сбегала из гримерки, чтобы подарить ему кроткие объятия. Еще вчера она пела, излучая свет, саму жизнь. А сейчас…
Медленно, постепенно, до него дошло, что Чармэйн мертва. И как только он понял, почему ее кожа холодна и бела как фарфор, ужас сковал его тело, а потом выключил сознание.
Когда он очнулся, в голове пульсировала единственная мысль: Чармэйн мертва. Это казалось невозможным. Такие девушки, как она, не погибают. Они поют и танцуют, смеются, наряжаются и вплетают бусины в длинные волосы. С ними не может случиться ничего плохого. Тогда почему случилось с ней? У него не было ответа.
Он беспокойно заворочался, силясь сбросить с груди что-то тяжелое, мешающее дышать. Не помогло.
– Десми, милый. – Его позвал голос матери.
Он хотел ответить, но смог только выдохнуть:
– Фургоны…
Он не знал, почему именно это слово крутилось на языке. Часть воспоминаний выпала, как стекляшки из витража.
– Очевидцы говорят, что выжившие уехали на фургоне. – Послышался хриплый голос отца. – Его нашли брошенным в Марбре, у причалов. Дарт просил сообщить об этом, сказал, для тебя важно знать, что с ними все в порядке.
Дес кивнул, медленно вспоминая, что произошло.
– Это я во всем виноват. Втянул ее в дело и не защитил.
Глаза защипало, он поднял тяжелые веки. В комнате было темно, как ночью, и застывшие у кровати силуэты родителей выглядели как призрачные тени. Он думал, что уже вырос из таких семейных сцен.
– Долго я провалялся?
– Уже полдень, Десми, – ответила мать, поправляя одеяло, хотя этого и не требовалось. – Просто окна зашторены.
– Врачеватель сделал укол, чтобы ты поспал. Гипс должен застыть.
Он скосил глаза вниз и обнаружил на своем животе белый тяжелый предмет, оказавшийся его рукой. Теперь она существовала будто бы отдельно от тела.
– Ох, в самом деле, – засуетилась мать. – Нужно сообщить, что ты очнулся. Пойду отправлю за ним ма- шину.
Она выскользнула из комнаты, хотя могла поручить вызов врачевателя кому-нибудь из помощников, которыми кишел их огромный дом. Зато отец, по своему обыкновению всегда сбегавший первым, уходить никуда не собирался, и это Десу не понравилось. Он чувствовал себя паршиво и не желал никого видеть.
– Ты не мог бы оставить меня?
– Не хочешь поговорить о ней? – внезапно спросил Гленн.
– Ты даже имени ее не знаешь, так какое тебе дело?
– Она важна для тебя, разве этого недостаточно?
– Пожалуйста, замолчи.
Отец многозначительно кашлянул, как будто напоминая, кто здесь диктует правила.
– Если хочешь, пошлю машину за Дартом. Или верну маму. Приведу кого угодно, с кем бы ты мог поговорить.
Дес удивленно посмотрел на отца. Он сидел рядом в кресле, но не так, как обычно, расслабленно и вальяжно, а на самом краю, уперев локти в колени, сцепив руки в замок и наклонившись к кровати.
Поняв, что завоевал немного внимания, Гленн продолжил:
– О любви и потерях молчать нельзя.
– Так говоришь, будто что-то смыслишь в этом.
Отец глубоко вздохнул, как делал всегда, если злился или нервничал. Было непонятно, какое из этих состояний заставило его красноречиво вздыхать сейчас.
– Понимаю, я несколько опоздал с откровениями, да и сейчас не самый подходящий момент, но пора бы уже разрушить эту стену. – Он сделал паузу, проверяя, не станет ли Дес возражать, и принял его молчание за согласие. – У тебя сложилось неверное представление о нас с мамой.
– А вы здесь при чем?
Отец нервно кашлянул. Видимо, то, что он собирался сказать, было для него неприятным, но важным фактом.
– Мы прошли немало трудностей и по-прежнему вместе, пусть и отдалились после… нашей потери.
Последнее слово он произнес осторожно, опасливо. Так пережевывают кусок рыбы, боясь наткнуться на кость.
Дес заерзал в постели и расположился на подушке удобнее, чтобы видеть отца.
– Ну так объясни, раз начал.
– Несчастный случай на лесопилке. – Прежде он никогда не говорил об этом, словно вычеркнул из памяти неприятный эпизод. – У нас должен был родиться второй сын, а мы едва не потеряли тебя, своего первенца. Нам говорили, что ты останешься калекой, что есть риск заражения крови… Мама очень переживала, не спала ночами, изводила себя и… не справилась. Это были сложные времена для нашей семьи. Общее горе нас не сплотило, а развело по разным комнатам.
– И ты винишь в этом меня?
– Вовсе нет. Нет.
– Но ты стал по-другому относиться ко мне. Я думал, это из-за шрамов.
Он покрутил в воздухе левой рукой, только сейчас заметив, что с нее сняли браслет, его вторую кожу, и вмиг почувствовал себя голым, уязвимым. В памяти отчетливо всплыли обидные слова и придирчивые взгляды отца, которые в конце концов заставили Деса прятать шрамы как что-то ужасно постыдное.
Для него стало неожиданным, когда отец сказал:
– Ты здесь ни при чем. У нас достаточно своих увечий.
– Почему вы не объяснили мне, что происходит с нашей семьей? Я был уже не ребенком, чтобы понять.
– Тогда мы думали, что ограждаем тебя от переживаний.
– А вместо этого отрезали меня от семьи, – не сдержался Дес. – Решили, что я не имею права знать, почему мама плачет, почему ты срываешься на мне и не ночуешь дома, почему вы избегаете друг друга и ведете себя так, будто стали чужими.
– Мы отдалились, потому что каждый корил себя: в том, что случилось с тобой и нашим нерожденным сыном, что мы любим тебя недостаточно сильно, чтобы уберечь… Не знаю, как объяснить… На словах все звучит странно.
Отец замолчал и опустил голову, точно прячась от болезненной правды.
– Тогда зачем ты это говоришь?
– Когда ты сказал, что виноват в произошедшем, я будто в зеркало заглянул. Знаешь, я ведь тоже чувствовал себя виноватым, ненадежным и слабым, потому что не смог защитить тех, кого любил. Но это не помогло справиться с потерей.
– Кажется, я уже не справляюсь, – тихо сказал Дес и закрыл глаза. Вместо темноты он увидел красные круги, похожие на лужи крови. К горлу подкатила тошнота.
Присутствие отца не утешало. Хотелось закричать, прогнать его и остаться одному, чтобы позволить себе быть слабым, а не слушать внезапные откровения с
