Последний хартрум - Женя Юркина

не продавала ли она корзины местным, наивно надеясь отыскать родство таким образом. Спустя годы надежда в нем померкла и, казалось, умерла.

– Ты ничего не понимаешь. – Бильяна опустила голову.

– Так объясни, что случилось? Почему я появился на свет? Кто мой отец? Почему вы бросили меня? Не убегай от меня снова!

Бильяна не стала его слушать и скрылась за дверью. Он не мог броситься следом, догнать ее и потребовать рассказать правду. Обессиленный и потрясенный всем, что с ним случилось за одну ночь, Дарт сполз обратно в воду. Лучшее, что он мог сделать сейчас, быстро прийти в себя после исключения. При мысли об этом рана на груди болезненно заныла. Дарт отогнул бинт, которым обмотали его торс, и проверил шрам – еще свежий, но не такой ужасный, каким он его представлял. Было ли это заслугой заботливых рук Флори или чудодейственных снадобий Бильяны, он был благодарен им обеим.

Дарт закрыл глаза. Теплая вода окутала его, точно кокон, и все же это не помогло избавиться от навязчивых мыслей. Он беспокоился о горящих безлюдях и Фран, приглядывающей за фермами; ругал себя за то, что не догадался о замысле Общины раньше и бездействовал сейчас; с тоской думал о Флори; злился на Бильяну, сбежавшую от разговора, и задавался множеством вопросов о своем рождении.

Кто был его отцом? Быть может, такой же лютен. В истории многочисленных связей между одиночками подобное случалось нередко, но их дети не появлялись на свет. С приходом более гуманных правил, если Протокол вообще мог относиться к таковым, детей лютенов стали отправлять в приюты других городов: чтобы упрочить одиночество и тех и других. Но Бильяне все-таки удалось сохранить тайну его рождения.

Мыслями Дарт часто возвращался во времена приюта и сейчас без труда вытащил из прошлого две истории, которые внезапно приобрели совсем другой смысл. Возможно, с ним случалось что-то еще, но тогда он был слишком маленьким, чтобы запомнить.

Однажды осенью, за несколько дней до его девятого дня рождения, он заметил у ограды женщину: держась на расстоянии, она все же пристально наблюдала за ним. Их взгляды встретились, и незнакомка поманила его к себе. Обычно Дарт опасался чужих, а к ней подошел. Просунув руку сквозь прутья забора, она протянул ему спелый гранат, какие раньше он видел разве что на картинках. Сезон давно прошел, но фрукт оказался свежим и сочным, будто недавно сорванным с дерева.

Дарт слопал угощение сам, спрятавшись за углом летней кухни. Стыдно ему стало потом, но в момент, когда на языке таяла сладкая мякоть, а липкие от сока пальцы жадно выковыривали зерна, он совершенно точно не хотел делиться тем, что предназначалось ему.

Странное дело: вкус гранатовых зерен, их терпкий аромат ярко отпечатался в его памяти, а лицо дарительницы почти сразу забылось. Лишь раз смутное видение о ней посетило Дарта.

Следующей зимой, когда в городе свирепствовала корь, он, как почти все приютские, оказался прикован к постели. В дортуаре, куда определяли больных, было жутко и мрачно. Окна завешивали красной тканью, считая, что это способно прогнать недуг, который забрал бы еще немало жизней, если бы таинственная благодетельница не принесла им лекарство. Своего имени она не назвала и осталась в истории приюта «доброй госпожой». В ту ночь, забывшись в лихорадочном сне, Дарт увидел образ незнакомки, протягивающей гранат сквозь прутья ограды…

Теперь же он понял, что у той женщины с фруктовой корзиной, дарительницы и «доброй госпожи» было одно лицо – лицо его матери.

Глава 29

Дома на песке

Десмонд

Дес полагал, что сошел с ума, раз согласился помочь Эверрайну, который и раньше раздражал одним присутствием, а теперь вызывал зуд в кулаках. Видеть его надменную физиономию не хотелось, однако выбирать не приходилось – другой у того не было.

Он пришел как раз вовремя, когда Эверрайн начал выкладывать второй ряд тровантов. И все бы ничего, если бы не перчатки. Он натянул их, точно переносил жаб и боялся обзавестись бородавками. Казалось, он был на грани того, чтобы вооружиться носовым платком, а затем, двумя пальцами зажимая камни, брезгливо швырять их в ров. Эверрайн был создан под шикарные костюмы и строгие интерьеры контор, то есть подо все, что исключало любой физический труд.

Наблюдать за ним в чуждой ему обстановке было забавно, тем более что домограф, увлеченный новым занятием, ничего не замечал, пока Дес не выдал себя, точным броском попав камнем по затылку. Эверрайн повернулся.

– Рыбьи потроха, а ты здесь зачем? – недовольно пробормотал он.

Дес ответил, что согласился помогать ему только потому, что его попросили. Эверрайн ничуть не удивился и с непоколебимым спокойствием вернулся к делу, оставив Деса тревожиться о том, что он становится предсказуемым.

Они сосредоточились на работе: жутко скучной и монотонной. Чтобы взбодриться, Дес стал напевать песню из репертуара «Бродячих котов». В исполнении Чармэйн она звучала задорно и беспечно, а у него все равно получалась какая-то похабщина, от которой воротило Эверрайна. И это была достойная причина, чтобы не замолкать.

Его концерт прервала местная лютина, предупредившая о надвигающихся осадках. Доррин осталась со своим безлюдем, чтобы следить за отлаженной системой дождевого полива, и, судя по кокетливой улыбке, ей нравилось управлять погодой.

Они занесли полный мешок с тровантами под крышу и остались в безлюде, чтобы переждать ливень. В Доме ненастий оказалось темно и сыро, как в подвале. На Доррин, обмотанную в легкую ткань, похожую на кусок тюля, было холодно смотреть. Дес и не смотрел, но почему-то все равно замечал, что ее темная кожа блестит, точно порфировая, а лицо в облаке черных волос напряжено и задумчиво. Она была полной противоположностью его Чармэйн. При одной мысли о ее белокурых волосах и фарфоровой коже, пахнущей ванилью, его охватывали трепет и волнение. И сейчас, чувствуя, как погружается в фантазии, Дес заставил себя подумать о чем-то другом: тровантах, дожде или грязных стеклах.

Он стоял у небольшого окна, рядом с Эверрайном, деловито сложившим руки на груди, и Доррин, которая облокотилась на подоконник.

– Вот, сейчас, – почему-то шепотом сказала лютина, и Дес был готов поклясться, что увидел в ее волосах маленькие молнии. Он подумал, что будет, если прикоснуться к ним. Ничего личного, простое любопытство. Хотя зачастую именно оно приводило его к довольно откровенным поступкам.

Поток мыслей прервался раскатом грома, сотрясшим дом, а потом хлынул дождь. Сплошная завеса скрыла весь вид на растущие трованты. Блуждающий взгляд случайно снова наткнулся на Доррин. На ее коже блестели капли; они не скатывались по