История моей жизни. Записки пойменного жителя - Иван Яковлевич Юров

Это каждый раз переезд, новая квартира, о которой таким маленьким людям, как я, приходилось заботиться самим. А при наличии семьи на амбарной галерее ночевать не будешь. Другое дело, когда ждут какого-нибудь важного работника: для него задолго до приезда подыскивают и готовят квартиру.

Мне как раз с таким положением пришлось столкнуться, когда после сдачи завода меня вызвали в райком и предложили принять дела заведующего районной семенной базой, не дав даже использовать отпуск. Я пошел посмотреть это учреждение, которым мне предстояло заведовать. Помещалось оно даже не в селе, а в соседней деревне, в крестьянской избе и не одно, а вместе с каким-то другим учреждением. В избе нельзя было пройти, все занято столами и стульями. Расспросив у своего предшественника о делах, я полюбопытствовал, где он расположился на квартире. «А нигде, — говорит, — вот тут на столах и сплю. Думал семью к себе достать, да до сих пор не смог найти хоть какую-нибудь комнатку. Даже для конторы то нет помещения, видишь, как помещаемся. Обращался не раз к районным властям, да без толку, только смеются».

Ну, если ему одному то и можно было ночевать на столах, семья у него жила дома, в том сельсовете, где я строил завод, то мне с семьей жилье нужно было сразу. Я узнал, что в селе, в одном доме есть свободная комната и пошел в коммунальный отдел просить ее. Но мне сказали, что эта комната забронирована для одного товарища, который скоро должен приехать из Вологды на работу в лестранхоз. Я пошел к предРИКа, но и он сказал то же. Так как же, говорю, я должен немедленно принимать дела, а где же я буду жить, ведь у меня семья? Как хочешь, говорит, это дело твое, ищи квартиру сам.

Между тем сам предРИКа занимал целый второй этаж, комнаты четыре, да и многие другие районные воротилы жили в весьма просторных квартирах[470]. Было как-то обидно, что к нам, таким вот вроде меня, они относились, как к пасынкам. Ответственность возлагали не меньшую, работы требовали и то и дело тыкали тем, что ты, мол, коммунист, стыдно ныть и жаловаться на трудности. А сами они ухитрялись устраиваться без трудностей, жили чуть ли не в барских квартирах, одевались в хорошие костюмы. Где и как они доставали эти костюмы, для меня было тайной. Я никак не мог добыть себе хоть какой-нибудь плохонький летний пиджак и ходил в заплатанном.

Выглядели они свежими, румяными, что говорило о том, что питались они явно не акридами и диким медом, а, очевидно, имели в своем обиходе и мясо, и масло, и другие продукты, которые нам, простым смертным, были недоступны.

Я пошел в райком, стал просить, чтобы меня отпустили на работу в какой-нибудь колхоз, даже, если можно, рядовым членом. Я и раньше писал как-то заявление об этом, просил дать мне хотя бы одно лето поработать в сельском хозяйстве ввиду утомленности ответственной работой и плохого состояния здоровья. Врачебной комиссией я был назначен на курорт, в Железноводск. Все лето я ожидал, что мне дадут, наконец, туда путевку. Но на курорты один за другим ехали товарищи партийцы из райцентра, а меня все не отправляли. Под осень я зашел в райпрофсовет[471] справиться, когда же подойдет моя очередь, а председатель профсовета сказала мне: видишь ли, говорит, ты по происхождению не рабочий, а крестьянин, а мы в первую очередь отправляем тех, которые из рабочих. Ну, а если, говорю, те, что из рабочих, меньше нуждаются в лечении? В ответ она только пожала плечами, как бы говоря, что это не от нее зависит, на то у нее есть директивы.

Потеряв, таким образом, надежду попасть на курорт, я и стал просить вместо курорта перевести меня на неответственную физическую работу в колхоз или куда-нибудь на производство. Но мое заявление осталось без ответа. И теперь, когда я заговорил об этом с секретарем, он предложил мне немедленно принимать дела сембазы. Я заметил, что мне полагался бы отпуск. А вот прими, говорит, дела, потом и можешь идти в отпуск. Между тем он не хуже меня знал, что если я приму дела, то будет уже не до отпуска: база была в таком состоянии, что требовалась громадная работа, чтобы хоть немного выправить дело. Не было оформлено договорами еще и половины от плана закладки семенников, а был уже конец мая. Если бы я, приняв дела в таком состоянии, ушел в отпуск, то наверняка обеспечил бы себя на некоторый срок тюрьмой.

Вернувшись обратно в Леденгский[472] сельсовет, я впал в глубокое раздумье. Подчиниться ли мне решению райкома и этим поставить себя перед возможностью не справиться с работой сембазы, попасть под суд и в тюрьму, а значит, и быть исключенным с позором из партии? Ведь ко мне и тогда стали бы подходить, как и при посылке на курорт, как к крестьянину, только с той разницей, что при определении в тюрьму я мог бы рассчитывать на преимущество перед рабочими. Или не подчиниться и самовольно уехать из района куда-нибудь в город, на завод, на фабрику и попытаться тоже стать рабочим? Я полагал, что за самовольный выезд мне, самое большое, дадут выговор. После целых десяти дней колебаний я, наконец, решил из района уехать.

Тяжелое время

Когда я мысленно строил планы на будущее, все мне представлялось простым, легко выполнимым. Я не думал, что могут возникнуть затруднения с получением работы или что будет невозможно найти какой-нибудь уголок для жилья. Но действительность оказалась неприветливой, она быстро рассеяла мои иллюзии.

Доехав до Шарьи[473], я решил семью пока оставить тут и ехать дальше одному, чтобы иметь возможность подыскивать место и устраиваться не спеша. Ольгу я предполагал устроить на работу на лесозавод. Думал, дадут ей комнатушку, детей она будет сдавать одного в садик, другую в ясли, так и будет пока тут жить и работать. Но на заводе сказали, что на работу взять могут, а комнату дать