Холодная весна - Кэрол Тауненд

Еще раз нагнувшись к щели, Гвионн заметил еще кое-какие мелочи, при первом взгляде ускользнувшие от его внимания.

В руке у Этьена был толстый кожаный ремень. Гвионн видел, как граф, толкнувшись лобком в тело жены, откидывался назад, а попутно обхаживал ее ремнем по ягодицам. Арлетта содрогалась с каждым ударом, но не подавала голоса. В изумлении рыцарь разглядел синяки и ожоги на ее белых ягодицах, а также полосы на спине и плечах. Да, это не игра, как могло показаться вначале. Это была пытка.

У Гвионна восстало его мужское естество.

Он наблюдал не возбуждающую любовную игру, в которую играли муж с женой ради того, чтобы доставить друг другу удовольствие.

Арлетту истязали.

Странно, но сознание этого не доставило ему удовольствия.

Арлетта Фавелл, рожденная де Ронсье, была истязаема самым грубым, подлым образом, хуже, чем вонючая шлюха во второсортном борделе — и он почувствовал желание помочь ей. Годами он лелеял мысль отомстить ей за то, что ее отец сделал с его родом. Он должен был бы прыгать от восторга при виде того, что ему открылось. Такое унижение! Повторялось ли это каждую ночь? Почему же тогда она не кричала?

Как будто ощутив его сочувствие, Арлетта обернулась белым измученным лицом к двери.

Граф Этьен, минуту передохнув, снова занялся своей женой. Змеей просвистел в воздухе ремень, и еще одна красная полоса добавилась на белой коже.

Кровь бросилась Гвионну в голову. Пусть она дочь ненавистного де Ронсье, но он не имел права просто так стоять и наблюдать за этой пыткой — он ее рыцарь. Необходимо вмешаться. Он сделал бы это ради любой унижаемой и избиваемой женщины, пусть она и была ему врагом. Даже ради собаки или истязаемого мула…

Гвионн вдохнул полной грудью, и поднял руку к засову.

— Ну вот, сучка, — прогремел голос графа. — Я расправился с тобой. Теперь ползи в свою вонючую конуру!

Гвионн отдернул руку и снова прильнул к щелке.

Граф освободил измученную жену и спихнул ее с постели. Она встала на колени — молодое тело светилось на фоне персидского ковра, — села, затем с трудом поднялась на ноги.

Двигаясь, словно старуха, Арлетта удалилась из поля зрения наблюдателя. Через несколько секунд он услышал звук отпираемой двери. Затем дверь захлопнули.

Граф Этьен бросил ремень на пол и, забравшись под покрывало, загасил свечку у изголовья.

Глава двадцать первая

Арлетта еле ползла, сгибаясь от унижения и боли, шаркая ногами по тростникам; каждая мышца ее тела болела, каждый сустав ныл. На плечах у нее был наброшен легкий халат. Ее комната была безлюдна — она никогда не позволяла Веронике, ставшей теперь ее горничной вместо замужней Клеменсии, ждать, пока она, разбитая и опустошенная, явится с любовного свидания с графом. Разве можно было допустить, чтобы слуги знали, какая она возвращалась к себе по утрам?! Она не могла заставить графа изменить отношение к ней, но у нее была собственная гордость.

Горшочек с тонкими восковыми свечами стоял у очага. Арлетта выбрала одну с краю, зажгла ее и бессильно опустилась на овчину, служившую ей покрывалом, чтобы немного отдохнуть, а потом вымыться. Она всегда мылась после того, как ее муж насиловал ее.

Ее знобило, как бывало всегда после пытки. Подбросив дров в огонь, она, прищурив глаза, наблюдала за тлеющими угольками и чувствовала, как слезы душат ее. Они медленно текли по щекам, словно кровь из незаживающей раны.

Сквозняк, потянувший из приоткрывшейся двери, покрыл ее спину мурашками. От щелчка засова у нее в груди бешено заколотилось сердце. Но Арлетта была слишком измотана, чтобы двигаться, слишком измучена, чтобы оторваться от созерцания пляшущих языков пламени. Она лишь плотнее запахнула халат на груди.

— Ты мало меня помучил сегодняшней ночью? — спросила она. — Забыл, что эта комната — мое святилище?

— Госпожа…

Арлетта тотчас узнала голос Гвионна Леклерка.

— Сэр Гвионн?! — Она быстро оглянулась. Слишком измученная, чтобы быстро соображать, она потерла ладонью лоб. Глаза ее слезились. — В чем дело? Спешные новости об отце?

— Нет, госпожа. Ничего такого…

Леклерк приблизился и сел на корточки сбоку от постели. Дрова, брошенные Арлеттой в очаг, уже разгорелись, золотистые отблески пламени заплясали по его лицу с выступающими скулами, пересеченному темной полосой шрама. На шее пульсировала жилка.

— В чем дело, сэр Гвионн? Ты не должен входить сюда.

— Я знаю. Прошу прошения, госпожа. — Потерев шею ладонью, Гвионн решился сказать всю правду. — Мне жалко вас, госпожа. Вам плохо? Позвать вашу служанку?

— Веронику? Только не это!

— Вы выглядите… расстроенной. — Он действительно хотел помочь, но не знал, как это сделать. — Госпожа, нужно кого-нибудь позвать. Я схожу за Клеменсией. — Он повернулся к выходу.

— Нет! Прошу вас… — Она поймала его за руку, притягивая к себе и насильно усаживая на овчину. — Клеменсия занята с мужем.

— Но, госпожа, вам срочно нужна чья-то помощь. Вас так обидели…

Он увидел, как к ней пришло осознание происходящего. Арлетта уставилась на него, и Гвионн понял, что она и рассержена, и одновременно тронута до глубины души.

— Ты… ты все знаешь?! Боже мой! Ты знаешь, что этот зверь творит со мною?

Гвионн молча кивнул.

Арлетта проглотила комок в горле и смахнула слезы с ресниц.

— Как? Откуда?

Гвионн отодвинулся от нее:

— Это неважно. Достаточно, что я просто знаю. Я хочу вам помочь.

Мягкий голос Леклерка действовал на нее словно бальзам, успокаивая боль в теле после плетки и ремня старого графа. О, она страдала! Глубокий вздох родился в ее груди.

— Нет. Уходи. Ты мне не нужен. Никто не нужен.

Рывком она отвернулась от него и снова уставилась на пляшущее пламя. Две слезинки побежали по бледным щекам. Арлетта закусила губы, чтобы остановить прилив нежности. Это было непросто — ей всегда нравился молодой Леклерк, и теперь она чувствовала сострадание в его голосе, видела жалость в его зеленых глазах. Это заставляло ее ощущать себя еще более несчастной. Она скрывала свое унижение от служанки. И даже от Клеменсии. Эти три месяца показали ей, что бывают тайны, которые лучше не доверять даже самым близким друзьям.

Граф Этьен заставлял ее чувствовать себя грязной грешницей. Она знала, как он хотел, чтобы она родила ему дитя, но сердцем понимала, что все, что он делал для этого, делалось неверно. Извинений тому не было, и неоткуда было ждать помощи. Муж мог делать со своей женой все, что хотел, такова жизнь. Все говорили: долг жены во всем повиноваться мужу. Она стала графиней, но ее судьба схожа с судьбой ее бесчисленных современниц во всех сословиях. Игрушка в руках садиста, поиграет — сломает — выбросит.