Николай II. Дорога на Голгофу - Петр Валентинович Мультатули

Примечательно, что в те дни большевистское руководство Екатеринбурга мало доверяет Авдееву, осуществляет постоянные инспекции Ипатьевского дома, а сам Авдеев вовсе не является полновластным комендантом ДОНа, коменданты сменяются один за другим вплоть до середины мая. Так, 11 мая временным комендантом ДОНа приказом Белобородова был назначен А. А. Бабич, который, однако, по непонятным причинам так и не вступил в должность{855}. 17 мая в книге для записей членов отряда особого назначения появляется имя очередного коменданта ДОНа Фрица Закиса{856}.

Лишь во второй половине мая Авдеев становится постоянным комендантом Дома особого назначения и начинает набирать свою команду{857}.

Все это не может не привести к выводу, что отсутствие с первых дней постоянной охраны ДОНа было вызвано не «спешкой» Голощекина и Белобородова, а тем, что имелись какие-то обстоятельства, не дававшие им поставить сразу же своих людей. В чем могли заключаться эти обстоятельства? Первое, что приходит на ум, это то, что отряд из бывших офицеров и дисциплинированных латышей предназначался для немцев, в том случае, если бы они решили провести проверку содержания Царской Семьи. Об этом же свидетельствует и фамилия одного из комендантов ДОНа Фрица Закиса. Когда же надобность в этом отпала и стало ясно, что немцы готовы дать большевикам карт-бланш, Голощекин и Белобородов, выполняя указание Свердлова, полностью заменяют охрану Ипатьевского дома.

Новый состав охраны набирался Мрачковским и Авдеевым. Охрана была набрана Мрачковским из рабочих Сысертского завода (30 человек) и Авдеевым из рабочих Злоказовской фабрики (16 человек). Охрана делилась на внешнюю и внутреннюю. Внешнюю охрану ДОНа несли сысертские рабочие, внутреннюю — злоказовские. Соколов писал о характере этих рабочих: «Фабрика братьев Злоказовых работала во время войны на оборону: изготовляла снаряды. Работа на фабрике избавляла от фронта. Сюда шел самый опасный элемент, преступный по типу: дезертир. Он сразу всплыл на поверхность в дни смуты, а после большевистского переворота создал его живую силу»{858}.

Многие из этих рабочих имели уголовное прошлое. Так, охранник Иван Клещев был с детских лет замечен в кражах, охранник Михаил Летемин был осужден за растление малолетней девочки.

Главной причиной, по которой рабочие фабрики пошли в охрану ДОНа, без сомнения, стало высокое денежное довольствие. «Главная цель, — показывал Якимов, — у них, как я думаю, была в деньгах. За пребывание в Доме особого назначения они получали особое содержание из расчета 400 рублей в месяц за вычетом кормовых. Кроме того, они и на фабрике получали жалованье, как состоящие в фабричном комитете или деловом совете»{859}.

Первоначально, в первые дни прибытия Царя, Царицы и Великой Княжны Марии Николаевны, охрана находилась вместе с ними на втором этаже. Потом ее перевели вниз, на первый этаж, а затем для нее был выделен находившийся напротив дом Попова. На нижнем этаже осталась только комендантская, а затем Юровский поместил туда же уже им набранную внутреннюю охрану.

Отношение внутренней и внешней охраны к арестованной Царской Семье было разным. Если внешняя охрана в целом не выходила за рамки приличия, а со стороны некоторых охранников даже чувствовалось сочувствие к Царской Семье, то внутренняя являла себя во всей «революционной красе». Стены дома были испещрены нецензурными надписями, караульные часто злоупотребляли спиртным и горланили революционные песни. Один из внутренних постов был установлен рядом с уборной, поэтому Узники, направляясь в уборную, были вынуждены видеть стоящего рядом часового. Особенно это было тяжело для Великих Княжон, в отношении которых охранники иногда отпускали скабрезные шутки. Особенно безобразничал Вениамин (Файка) Сафонов. Обвиняемый Ф. П. Проскуряков показывал: «Файка Сафонов стал сильно безобразничать. Уборная в доме была одна, куда ходила вся Царская Семья. Вот около этой уборной Файка стал писать разные нехорошие слова. Андрей Стрекотин в нижних комнатах начал разные безобразные изображения рисовать. В этом принимал участие и Беломолин: смеялся и учил Стрекотина, как лучше надо рисовать»{860}.

Но чем больше авдеевская охрана соприкасалась с Царственными Узниками, тем более у многих из ее числа просыпалась совесть и сочувствие к ним. Как показывал обвиняемый Якимов: «Я никогда, ни одного раза, не говорил ни с Царем, ни с кем-либо из его Семьи. Я с ними только встречался. Встречи были молчаливые. Однако эти молчаливые встречи с ними не прошли для меня бесследно. У меня создалось в душе представление от них ото всех. <…> От моих прежних мыслей про Царя, с какими я шел в охрану, ничего не осталось. Как я их своими глазами поглядел несколько раз, я стал душой к ним относиться совсем по-другому: мне стало их жалко. Часовые к б. Государю относились хорошо, жалеючи, некоторое даже говорили, что напрасно человека томят»{861}.

В. Криворотое приводит в своей книге следующий эпизод: «Государыня с сыном и Леней Седневым осталась внизу во дворе почти час. Алексей чувствовал себя почти совсем хорошо. Один из солдат внешней охраны, стоявший постовым перед калиткой во дворе, оглянулся кругом, поставил свою винтовку и несколько раз помог Наследнику подняться из коляски на ноги и шагнуть несколько шагов. Когда на лестнице послышались шаги, он быстро подхватил мальчика на руки, посадил его в коляску и, схватив винтовку, стал как ни в чем не бывало у калитки: «Спасибо, солдатик! Бог вам этого не забудет!» — тихо проронила Царица»{862}.

Безусловно, что подобное сочувствие и внутреннее ощущение своего участия в черном и постыдном деле посещали не только рабочих-охранников, но и их начальство в лице Авдеева и Мошкина. Однажды после обеда А. Е. Трупп протянул Государю пакетик с табаком со словами: «Ваше Величество, этот табак дал мне Мошкин для Вас. Он сказал мне, что эта передача из монастыря и что о ней для Вас просил Авдеев».

Николай II на это сказал Труппу: «Передайте, Трупп, от меня обоим большое спасибо и мою радость, что они оба нашли наконец самих себя»{863}.

Вышесказанное подтверждается показаниями послушниц Новотихвинского монастыря Антонины (Трикиной А. В.) и Марии (Крохаловой М. Л.). Трикина на допросе показала: «Как-то сам Авдеев сказал нам, что Император нуждается в табаке и просит прислать ему табак. Так он и сказал тогда — «Император». Мы и табаку доставали и носили»{864}.

Показания Крохаловой: «Мы стали носить сливки, сливочное масло, редис, огурцы, ботвинью, разные печенья, иногда мясо, колбасу, хлеб. Все это брал у нас или Авдеев, или его помощник. Очень хорошо к нам Авдеев и его помощник относились»{865}.

Несмотря на