Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых - Василий Звягинцев

— Будет исполнено, господин полковник. Тем более мне приказано вам передать: «Отдыхайте, сколько сочтете нужным. После чего соблаговолите подъехать по известному адресу. Если дорогу не помните, перезвоните. Машину пришлем».

Вертолет приземлился прямо на территории дачи Василия Кирилловича Бельского. Места там оказалось достаточно.

На Майю случившееся подействовало несколько сильнее, чем на Ляхова. Тот привык за время армейской службы и продолжительного общения с Тархановым и товарищами по Академии к острым коллизиям. Кроме того, когда работаешь плотно, с полной отдачей, рефлексировать некогда. А когда все закончилось, вроде и незачем.

У трапа Ляхов машинально поднес ладонь к пустой голове, кивнул офицеру, поддерживая Майю под локоть, пошел к крыльцу. На него уже вышел прокурор, разбуженный ревом мотора и вихрем от винтов, сгибающим деревья. От калитки бежал охранник со страхолюдного вида собакой на поводке.

Вертолет взлетел, унося в своем нутре троих арестованных и отделение «печенегов».

— Нет, все–таки Герой России, — философически заметил поручик, устроившись между креслами первого и второго пилотов и закуривая, чего не позволял себе с начала и до конца операции, — что тут скажешь: в одиночку попал в крутую переделку, всех сделал и усмехается, как будто так и надо. Я слышал, они с нашим Невером где–то на Востоке вместе воевали. Там и отличились.

— На вид и не подумаешь, — ответил первый пилот.

— Если б на вид можно было подумать, — многозначительно ответил поручик. — Но девица у него вообще полный отпад. Ножки — обратили внимание? А это… Мне б такую, и никаких крестов не надо.

Первый пилот был мужчина практического склада.

— Если б не кресты, и бабы такой, пожалуй, с ним бы не было…

— А то ж, — подвел итог второй пилот.

Несмотря на должность, жизненный опыт и отсутствие особых причин для переживаний, кроме несколько странного дочкиного звонка, прокурор встретил их в достаточно расстроенных чувствах.

«Стареет, наверное, — подумал Ляхов, — дочка единственная, общается бог знает с кем, а тут еще боевые вертолеты валятся прямо на голову».

— Пойдем, пойдем, папочка, все у нас хорошо, только двери вели запереть и дай нам чего–нибудь выпить, — несколько своеобразно успокоила отца Майя.

Ляхов уже здесь бывал, недавней зимой, но по–хорошему не успел осмотреться. И в этот отцовский кабинет Майя его не водила.

А здесь было уютно. В том смысле, что место идеально приспособлено для уединенной работы, научных размышлений и сопряженного с ними отдыха.

Сегодня, как Вадим заметил, Василий Кириллович, гадая, откуда и зачем звонила ему посланная на несложную вроде бы работу дочь, утешался длинной сигарой и виски «Джек Дэниэлс» без всякого льда и содовой.

Докуренная до половины и погасшая сигара лежала на краю хрустальной пепельницы, хотя запах драгоценного дыма еще витал в помещении, на треть опустошенная бутылка стояла рядом.

Что ж, есть повод продолжить.

— Садитесь, рассказывайте… — не слишком радушно предложил прокурор. Да и понятное дело. Только задремал — и разбудили. Многие такое плохо переносят. Был он, по ночному времени, причесан на скорую руку, из–под длинного вельветового халата выглядывали полосатые пижамные брюки и шлепанцы на босу ногу.

Ляхов сел, дисциплинированно дождался, пока прокурор ему нальет на три пальца в тяжелый, как артиллерийская гильза, стакан. Выпить в человеческой обстановке ему очень хотелось, ибо, как говорил персонаж одного из популярных в детстве романов, «он устал сражаться с убийцами».

Потягивая очень неплохое виски, плавно оттаивая душой, он предоставил Майе рассказывать обо всем, что случилось, в собственной интерпретации, справедливо полагая, что это было в куда большей степени их дело, нежели его.

Отец, посылая дочь в разведку, обязан предвидеть, во что это может вылиться.

Отдыхать в глубоком кресле было невероятно приятно, тем более что до сих пор он еще не пришел к убеждению, что все, вопреки первому впечатлению, закончилось вполне благополучно.

Он даже, кажется, ухитрился слегка задремать.

— Что, Вадим Петрович, так и было? — разбудил его голос прокурора.

— Ага! Совершенно так.

Хотел было уточнить, что конкретно подразумевает Бельский под словом «так», но вспомнил историю из мемуаров адмирала Исакова.

Кажется, в 1920 году для офицеров Черноморского флота были организованы курсы повышения оперативного мастерства. Один из штурманов, продремав в кают–компании «Императрицы Елизаветы» весь доклад представителя Главморштаба, посвященный животрепещущей теме прорыва «Гебена» в Черное море, грамотно проснулся от аплодисментов аудитории. Услышал благодушный голос докладчика: «Вопросы будут?» — и одновременно увидел устремленный на себя суровый взгляд командира линкора. Не полностью «войдя в меридиан», решил проявить активность.

Мол, не спал я вовсе, а просто внимал, погрузившись в себя, глубокой военно–морской мысли. Огляделся растерянно, увидел на грифельной доске плакатик с темой и схемами и ляпнул от души: «А вот хотелось бы уточнить, господин капитан первого ранга, а прорвался все же «Гебен“ в Черное море?»

Кают–компания обмерла, не зная, хохотать или стонать, а командир спокойно пожал руку ошарашенному лектору: «Спасибо за содержательное выступление. А лейтенанту я лично отвечу. У меня в каюте после развода».

Так вот в такой роли Ляхов оказаться не хотел.

— Так как же вы сумели столь быстро сориентироваться? Ей–богу, я готов фуражку перед вами снять, если б она на мне сейчас была. Отдых, ресторан, случайно взглянувший на вас мой сотрудник — и вы сразу все поняли? При всем моем опыте — удивляюсь!

— Простите, ваше превосходительство, я и сам не могу этого объяснить. Интуиция, наверное… — Вадим, после хорошей порции виски ощутивший душевный подъем, сказал то, что в другой ситуации говорить бы не стал. — Оно, конечно, и ваш сотрудник — человек неподготовленный. Что за дело — идти на решительную акцию и излучать вокруг себя агрессию в сто киловатт. Пялясь при этом на клиента желтыми от злобы глазами. Как вы их там у себя воспитываете?

Грубо, конечно, получилось, и в то же время смешно, что после его слов Бельский ощутил перед ним бы даже и вину.

Ему бы еще склонить седеющую голову: «Ну, что поделаешь, недорабатываем с кадрами!»

Сказал же прокурор совсем другое:

— Майя изложила вам то, о чем я просил?

— Попыталась, но не все успела. Однако основной смысл я понял.

— Вот и хорошо. Во–первых, примите мою благодарность за все… За дочь, за Герасимова. А во–вторых — сами видите, оснований поговорить начистоту у нас становится все больше и больше.

Ляхов привычным жестом пожал плечами. В смысле — вам виднее. О том, что сейчас ему будет говорить Бельский, он тоже знал заранее. Не дословно, но по смыслу.

Вообще, другой на месте Василия Кирилловича начал бы ахать и возмущаться, какой, мол, сволочью оказался надежный (а как же?) сотрудник, и выражать прочие интеллигентские эмоции, как бы отводя от себя вину перед человеком, от которого решение его участи почти и не зависело.

Но Бельский так поступать не станет, хотя и представляет, какие неприятности по службе его ждут в ближайшем будущем. А может быть, именно поэтому.

Так примерно и вышло.

А Майя сидела напротив, напряженно сцепив пальцы. Кажется, ее очень волновал исход беседы отца с другом. И неизвестно, по политическим причинам или же по личным.

— Я бы, господин полковник, хотел, чтобы вы знали: никаких специальных пристрастий у меня нет. Должность и вытекающие из нее обязанности — это само собой. Но в принципе… Готов примириться с любым государственным устройством, при котором лучше будет России. Вы меня поняли?

— Чего ж не понять? Тут мы с вами абсолютные единомышленники. Правительства и даже означенные устройства приходят и уходят, а Россия остается.

Ничего странного в поведении прокурора Вадим не видел. Так себя и должен вести нормальный мыслящий человек, если намечаются в стране политические катаклизмы. Благородство и абстрактно понимаемый долг требуют одного, здравомыслие и рационализм — совсем другого.

Действительно, не нынешнему же премьеру с его кабинетом служить, живота не щадя. Исполнять за жалованье положенные функции — обязательно, пока…

Пока не встанет обычный русский вопрос: «А делать–то что?!» К повседневной, мирной службе этот экзистенциальный вопрос отношения не имеет. А если появляется выбор? Человеку–то уже шестой десяток, думать о боге, может, и рано, но задуматься о судьбе детей и внуков уже не грех.

И если вдруг обозначилась ситуация, что жизнь может повернуться и так и этак, на старости лет оказаться не на той стороне — просто глупо.