Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны) - Борис Фрезинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Былое увлечение средневековьем и итальянские впечатления сменились в новых стихах Эренбурга грустными воспоминаниями о детстве в Москве. Эти стихи составили его третий сборник «Одуванчики», вышедший в Париже не позже мая 1912-го. В. Ходасевич отметил, что новая книга Эренбурга «гораздо менее претенциозна, чем его предыдущие сборники»[1114]. Из рецензии Брюсова на обе последние эренбурговские книги стало известно, что он решительно не принял сборника «Я живу», найдя его «крикливым и необдуманным»[1115]. Поскольку «Одуванчики» ему тоже не понравились (хотя, как заметил Брюсов, в них есть «немало милых стихов, определенно в пушкинском духе»), последовал строгий вывод: Эренбург «не оправдал пока надежд двумя своими новыми книгами». На фоне других, в общем-то доброжелательных откликов рецензия Брюсова была резкой. Скорей всего, однако, она не слишком огорчила Эренбурга — он уже ушел от недавних литературных привязанностей, считая книги символистов вчерашним днем русской поэзии:
«<…> символисты, — писал Эренбург в „Заметках о русской поэзии“, — либо пытаются выйти из прежнего круга, создавая вещи слабые и малоинтересные, либо повторяют старые мотивы, но с меньшим подъемом <…>. Брюсов, лавируя меж „Парнасом“ и недоступной ему лирикой, — в „Зеркале теней“ остается все тем же умным, культурным и безнадежно холодным»[1116].
Ежегодно Эренбург выпускал новый сборник стихов, и каждая новая книга отвергала предыдущие — поиск своего голоса, своих тем, своих интонаций был трудным. Четвертая книга стихов Эренбурга «Будни» вышла в Париже в 1913-м; ее распространение в России запретила цензура. Для того чтобы убедить председателя цензурного комитета графа А. Н. Муравьева запретить книгу, цензору оказалось достаточным привести из нее страничку цитат[1117]. Отзыв о «Буднях» Брюсова, за 20 лет до того эпатировавшего русскую публику своими стихами, мало чем отличался от мнения цензора: «Эренбург <…> целую книжку посвятил таким вещам, о которых не только в поэзии, но и в обществе принято „не говорить“»[1118]. Брюсов был не одинок в неприятии «Будней». Писавшие об этой книге разделились на две группы: одни возмущались непристойностью парижских сюжетов, полагая, что стихи Бодлера и Верлена «спровоцировали» молодого поэта на непринятые в русской поэзии описания, другие говорили только о пронзительности русской темы в новой книге поэта[1119].
В статьях 1911–1913 годов[1120] Эренбург писал о признанных мастерах русского стиха (о Блоке, Брюсове, Кузмине) и о начинающих тогда Ахматовой и Цветаевой, пытался осмыслить «пути и перепутья» русской поэзии. Однако информация о новых русских стихах, которой он располагал, была неполной — и тогда, и тем более позже, во время Первой мировой войны, в Париж доходили отнюдь не все русские публикации и не все книги (скажем, стихи Хлебникова и Маяковского Эренбург узнал только в 1917-м, вернувшись в Россию). С другой стороны, Эренбург хорошо знал современную ему французскую поэзию, и она влияла на его собственное творчество.
Примерно с лета 1912-го Эренбург занялся переводами французских поэтов. Начал он со стихов Франсиса Жамма, оказавшего на него в ту пору заметное влияние и мало переводившегося в России[1121]. Об этой работе Эренбург 19 октября 1912 года написал Брюсову:
«Я посылаю Вам несколько сделанных мною переводов стихов Франсиса Жамма. Не думая, чтобы они были достаточно совершенны для помещения в „Русской мысли“, я очень прошу Вас просто высказать Ваше мнение о них. Я продолжаю работать над переводами стихов Жамма и Ваши указания помогли бы мне в этом».
Все посланные Брюсову переводы (за исключением стихотворения «Все тихо, ласточка за ставнями шумит…» из книги «Траур весен») Эренбург включил в подготовленную им книгу Жамма[1122]. Ее успех, вызвавший десяток положительных рецензий в петербургских и московских изданиях, подтолкнул Эренбурга к созданию антологии новой французской поэзии. Эренбурга связывали дружеские отношения со многими крупными поэтами Франции, тогда еще не известными широкой публике в России, — Аполлинером, Жакобом, Вильдраком, Сальмоном; его желание познакомить с ними русских читателей было естественным. В конце 1913 года Эренбург сообщал Брюсову:
«Я в настоящее время занят составлением антологии ряда французских поэтов (1880–1910), стихи которых я перевел на русский язык. Мне кажется крайне необходимым приложить к этой работе как указания о переводах этих поэтов на русский язык, сделанных ранее, так и перечень статей на русском языке. Отсутствие в Париже нужных библиотек сильно усложняет мою работу. Поэтому я решил просить Вас помочь мне в этом, указав все сделанные Вами переводы этой эпохи, не вошедшие в Вашу книгу „Французские лирики“[1123], и статьи Ваши, как о французской поэзии вообще, так и об отдельных авторах. Я буду страшно благодарен, если Вы сделаете это. Простите, что беспокою Вас, и примите уверения в моем искреннем уважении».
Чуть позже Эренбург обратился с аналогичной просьбой к М. А. Волошину[1124], но в письме к нему временные рамки антологии обозначил как 1875–1910. Позже он уточнил их окончательно, воспользовавшись историческими вехами: 1870–1913. При этом ему пришлось взяться за перевод и тех поэтов, стихи которых были хорошо известны в России и в подлинниках, и в признанных переводах Брюсова, Сологуба, Бальмонта, Анненского. «Я много работал в последнее время над „Антологией“ современных французской поэзии, — сообщал Эренбург в январе 1914 года П. Н. Зайцеву. — Хотелось создать нечто подлинно лирическое и непохожее на официальные хрестоматии Брюсова»[1125]. Прямое отталкивание от переводческой системы Брюсова и, в свою очередь, неприятие Брюсовым новых книг Эренбурга не помешало им поддерживать дружеские связи. В конце 1913 года, по воспоминаниям Эренбурга, Брюсов пишет ему письмо, содержавшее отклик на самоубийство Н. Львовой:
«Я еще не был (лично. — Б.Ф.) знаком с Валерием Яковлевичем, когда получил от него письмо, в котором он рассказывал о своих переживаниях после самоубийства Нади. Меня не удивило, что она говорила Брюсову обо мне; но почему знаменитый поэт, к которому я относился, как к мэтру, вздумал объясняться со мной — осталось для меня загадкой»[1126].
И Брюсов, и Волошин откликнулись на просьбу Эренбурга прислать библиографические материалы для подготовляемой им антологии, но библиография, в ней опубликованная, все равно оказалась неполной, и Брюсов отметил это, рецензируя антологию Эренбурга.
Книга «Поэты Франции» вышла не позднее февраля 1914 года в Париже[1127]. В нее вошло семьдесят четыре стихотворения двадцати девяти поэтов, причем стихи восемнадцати из них впервые появились по-русски.
О проблеме точности поэтического перевода спорят по сей день; неудивительно, что эренбурговская антология вызвала литературную полемику. Брюсов упрекал Эренбурга, в частности, в несоблюдении размеров[1128], Б. М. Эйхенбаум — в однообразии звучания в его переводах голосов различных поэтов[1129]. С. Городецкий, по существу возражая сторонникам брюсовской школы перевода, писал, что эренбурговская антология «составлена по принципу личного пристрастия. А тайна перевода постигается именно при этом условии, а отнюдь не механически»[1130]. Критики, задетые эренбурговским Верленом, на остальные переводы в антологии не обратили внимания. Впрочем, сам Брюсов был внимательным читателем и, отметив переводы новых авторов, похвалил перевод Вильдрака за «достаточную точность». Однако впервые переведенный на русский язык Аполлинер оказался незамеченным. Приведем здесь слова Б. А. Слуцкого, сказанные им от имени последующих за брюсовским поколением русских поэтов, принявших эренбурговскую антологию:
«Двадцатилетний Илья Эренбург сделал то, что не довелось сделать несравненно более опытным в то время Валерию Брюсову и Федору Сологубу. В толпе двадцатилетних, как и он сам, французских поэтов Илья Эренбург отличил и перевел на русский язык именно тех, кто стал будущим французской поэзии, — Аполлинера, Сальмона, Вильдрака[1131]. Русские символисты поддерживали и пропагандировали в России французских символистов, причем не только великого Верлена и изобретательного Малларме, но и их жеманных эпигонов. Однако новое время потребовало новых песен, и в грозном 1914 г. Илья Эренбург назвал и представил русскому читателю Аполлинера, с именем которого связана новая французская революционная поэзия»[1132].