Достоевский и предшественники. Подлинное и мнимое в пространстве культуры - Людмила Ивановна Сараскина

Звучат команды: «Готовьсь! Цельсь!» Солдаты с ружьями на изготовку, указательные пальцы на курке, напряженно ждут команду «Пли». Остаются секунды. Но вот фельдъегерь, наблюдающий за процедурой казни из кареты, в последние мгновения перед выстрелами выбегает из своего укрытия и протягивает полицейскому чину бумагу: «От Государя!.. С нарочным!.. Спешно!.. Отставить казнь!.. Велика милость Государя!..»

Инсценировка окончена. С голов приговоренных стаскивают мешки. Достоевский в полуобмороке, дрожит, пальцы судорожно вцепились в мешок. «Господь милостив», – жалостливо говорит ему служитель.

Первые восемь минут картины озадачили многих зрителей, которые хоть немного знали фактическую сторону дела, не говоря уже о критиках. Сцена казни, вернее, ее инсценировка, в картине нарочито искажена, ужесточена: мешок на голове Достоевского, его полуобморок – прямой вымысел авторов картины, подмена и подтасовка. Ради

эффекта, ради заострения коллизии и ложной драматизации момента Достоевскому подменили его истинное переживание: мешок на голову Достоевского надели не реальные исполнители казни, а сценарист с режиссером.

В многочисленных интервью, случавшихся во время работы над картиной, режиссер неизменно повторял, что снимает «неизвестного Достоевского»: «Главная цель моего нового фильма – показать такого Федора Михайловича, о котором никто не знает»19. Дескать, все наслышаны о Достоевском-гении, но мало кто представляет себе его человеческое измерение. Режиссер не скрывал, что он, будучи образованным человеком, прежде ничего не знал о писателе – так, какой-то угрюмый, сложный, с трудным характером сочинитель знаменитых романов.

Приходилось напряженно гадать – о какой «неизвестности» идет речь? Быть может, режиссер напал на след арестованного в 1849 году III Отделением архива Достоевского, и теперь мы наконец узнаем, как выглядели его юношеские пьесы «Борис Годунов» и «Мария Стюарт», рукописи которых видел на письменном столе молодого писателя его младший брат Андрей?.. Увы, их сжег перед арестом старший брат Михаил20. Или, быть может, сценаристу удалось обнаружить исчезнувшие в годы Гражданской войны черновой и беловой оригиналы «Братьев Карамазовых»? Поиски ведутся и по сей день21. А может, съемочная группа тайно упивалась новообретенными письмами М.Д. Исаевой, которые доселе считались утраченными, и драма первого супружества Достоевского получит, наконец, дополнительное документальное освещение?

Увы, этих открытий зрители ждали напрасно. И тем не менее «неизвестного Достоевского» они все же увидели – такого, какого никогда не было.

Когда в прессе появились критические высказывания биографов писателя (в том числе и мои) в связи со сценой на Семеновском плацу, сценарист не смог сдержать своего негодования. В интервью «Эхо Москвы» он заявил: «А какое это имеет значение, в какой он тройке был? Это что, на экране заметно? И вообще, какое это имеет значение для Достоевского, для его судьбы, был он в первой тройке или во второй тройке? Понимаете, это глупость, которая мне непонятна совершенно. Неужели это имеет значение, шел он в первой тройке или во второй тройке. Важно то, что на него мешок надели – вот, что главное. И что объявили ему о расстреле… А в какой он тройке был, да бог его знает. Ну, был он, но она-то откуда, Сараскина, знает? Она что, там была, что ли? Вот эта вот нелепость такая, это цепляние за такие… Ну что это? Вот на экране вы посмотрите – что, имело значение, в какой тройке они шли там?»22.

Конечно, никто из биографов Достоевского, и я в том числе, на месте казни Достоевского не был, и быть не мог. Но никто не мешал авторам картины о Достоевском прочитать его письма, в частности, его письмо брату Михаилу, написанное из Петропавловской крепости тем же вечером. Ответить сценаристу, откуда я знала про мешок, было не трудно, ибо и в самом деле не стоял Федор Михайлович в первой тройке осужденных на казнь петрашевцев. Не надевали на него мешок, не целились в него из ружей солдаты. Как все обстояло на самом деле, видели сотни свидетелей, об этом известно до мельчайших подробностей, хотя и противоречивых, что естественно для события такого масштаба. Достоверно одно: к расстрельным столбам вызвали Петрашевского, Момбелли и Григорьева; их привязали веревками, затянули руки позади столбов и затем обвязали веревки поясом. Раздался приказ: «Колпаки надвинуть на глаза». На лица привязанных были опущены капюшоны, солдаты приготовились стрелять. Истекали последние мгновения жестокого спектакля. «Я, – напишет Достоевский, – стоял шестым, вызывали по трое, следовательно, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты» (28, кн. 1: 161; курсив мой. – Л.Сд).

Зачем понадобилось авторам фильма искажать события, изменяя переживания Достоевского, которые останутся с ним на всю жизнь? Двадцать лет спустя своими впечатлениями о подобной казни поделится князь Мышкин: «Что же с душой в эту минуту делается, до каких судорог ее доводят?.. Кто сказал, что человеческая природа в состоянии вынести это без сумасшествия? Зачем такое ругательство, безобразное, ненужное, напрасное? Может быть, и есть такой человек, которому прочли приговор, дали помучиться, а потом сказали: “Ступай, тебя прощают”. Вот этакой человек, может быть, мог бы рассказать. Об этой муке и об этом ужасе и Христос говорил. Нет, с человеком так нельзя поступать!» (8: 20–21).

Добавлю: не стоило так небрежно поступать и с биографическим материалом. Осмелюсь процитировать и свое высказывание «по свежим следам». «Фильм мало соответствует реальной биографии Достоевского. Собственно, тут вообще нет биографии, а есть ряд пунктиров, плохо связанных между собой… Создателей фильма не заинтересовали ни детство писателя, ни его учеба в Инженерном училище, ни первые литературные опыты, ни драматические отношения с тогдашними корифеями литературы – Белинским, Некрасовым, Тургеневым. Да и сама сцена казни показана с грубейшими искажениями – как будто не было сотен живых свидетелей, не осталось воспоминаний участников казни, в том числе писем самого Достоевского. Кажется, авторов фильма вообще не волновала проблема достоверности – столько в этой картине нелепых нарушений правды, передержек, недопустимого и необъяснимого своеволия»23.

Однако режиссер любую критику обидчиво отвергал: «По поводу казни – слава богу, хоть один аргумент нашелся у автора сценария, что какая разница, мешок надели? Ну, надо же законы понимать: это кино. Никто не обещает документального исследования. А чего так безответственно заявлять, что я там чего-то не знал? Откуда они знают это?.. Что я им, школьник, что ли? Я не знаю, сколько там они чего сделали в этой жизни, я знаю, что я сделал. Что это так отчитывать меня! Я что, школьник на экзаменах?! Я им много чего могу рассказать?!»24.

Но вот впечатление не критика, а правнука писателя, Дмитрия Андреевича Достоевского, к которому после выхода картины обращались многие СМИ. Дорожа прежде всего памятью прадеда, его правдивым образом, правнук высказался недвусмысленно. «Сериал