Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

выступающих протокол заседания считался недействительным. Товарищи относились к своему праву не менее ревностно. В 5‐м кружке это вызвало затяжной конфликт. По версии президиума, который составил общий протокол собрания, все было по уставу. Если против чьего-то мнения было подано три голоса, то его не фиксировали. Однако когда член кружка Лобанова Анна Петровна попросила записать высказанное ею «особое» мнение о Челышеве Василии Петровиче, «это решили не вносить, а тов. Лобановой предложили написать особое заявление».

Не прошло и двух недель, как прозвучали обвинения в мошенничестве. Вот какой была версия «низов»: «Анкеты читали на кружке и решили их в таком виде передать в комиссию. Президиум же собрания анкету тов. Челышева решил переписать и заявление тов. Лобановой вычеркнуть. В протоколе 15 товарищей высказались оставить анкету Челышева в прежнем виде. „Поступок президиума недопустимый“, – заявили они. Сама Лобанова была особенно возмущена, что Иванов, секретарь парторганизации университета, смеялся над ее особым мнением: „Это нельзя. Там я говорила, что Челышева нужно не обвинять и не защищать в обывательских настроениях, а только характеризовать. Разбирать это будет комиссия. Товарищи в кружке указывали, что нужно вынести тов. Челышеву порицание, не занося в протокол, а иначе ему грозит исключение. Поэтому я хотела написать заявление в комиссию. Президиум же предложил внести особое мнение в протокол, я согласилась. Когда мне предложили подписать протокол, то оказалось, что особого мнения там нет, это было сделано без моего ведома“». Сосновский протестовал против очевидного нарушения демократических принципов: «Президиум, не считаясь с мнением кружка, анкету переписал, вычеркнув особое мнение тов. Лобановой, вопреки воле кружка. Меня за протест против этого назвали двуличным». Постановление конфликтной комиссии университета фиксировало победу демократии: «Особое мнение Лобановой передать в комиссию по чистке. Кружку поставить на вид за неправильный подход к вопросам голосования на кружке во время чистки»[848].

У кружков и партпроверкомиссий было по большому счету два рычага воздействия на студента со слабой характеристикой: нагрузить его общественной работой или отчислить и послать на производство. В случае особой провинности материалы передавались партийной контрольной комиссии[849].

Политическая позиция могла быть высказана публично, но в поиске точной характеристики «чистильщики» должны были смотреть глубже, двигаясь от действий к намерениям. Обсуждая друг друга, студенты замечали, что то или иное качество «находит свое выражение» в определенном поступке. Предполагалось, что у всякого есть какой-то секрет, «темный» уголок души. Каждое слово могло быть уликой, под каждым словом крылось намерение, которое объясняло поступки. Хотя начальник партийной печати Сафаров заявил, что «дело идет не о моральном заподазривании», а о «марксистском, социологическом анализе», характеристики рассматривали личностные качества студентов – политика и этика были неотделимы[850]. Характеристика Тонкопия Всеволода Петровича была убийственная: «Не проявил совершенно никакого интереса не только к вопросам партийной жизни, но и к общественным наукам, несмотря на ряд предупреждений. Крайне неустойчив, не выдержан, не самостоятелен и не дисциплинирован. Хвастлив. По своему мировоззрению далек от того, чтобы мог являться членом партии»[851]. Хотя Тростников Александр Николаевич был из рабочей семьи, его тоже характеризовали как слабака: «Впадает в пессимизм, мещанство, которые действуют на него разлагающе, отсюда его партийная невыдержанность»[852].

Процесс составления характеристики на Стасюка Ивана Яковлевича, чья автобиография рассматривалась выше, хрестоматиен по своей педантичности. Стасюк был большевиком-подпольщиком, ценным пропагандистом, в Гражданскую войну – комиссаром. «В других партиях не состоял». Протокол оценивает Стасюка по разным параметрам:

Как выявил себя товарищ [Стасюк] в учебном отношении: Активность – средняя; Способность – тоже; Усидчивость – тоже; Посещаемость – хорошая; Склонность к работе – организационной.

Как выявил себя товарищ в партийном отношении:

Агапов: т. Стасюк принимал участие в разрешении всех партийных вопросов, является дисциплинированным, стойким и выдержанным членом партии.

Как выявил себя товарищ в повседневной жизни:

Потапов: что т. Стасюк делился своими знаниями, [рассказывал] о прочитанном или новой интересной литературе, [как и] целый ряд других фактов, говорит о нем как о хорошем товарище.

Гордеев: он помогал в занятиях, приходил из другого общежития, отношение самое товарищеское…

Вырисовывался образцовый большевик. Ипатов Иван Васильевич даже добавил, что «кроме хороших товарищеских отношений у т. Стасюка имеется умение использовать свое время и рационально заниматься, что прошу отметить, т. к. это не у всех есть»[853].

Негативные черты характера назывались недостатками, плохими привычками. Одна слабость тянула за собой другую: «индивидуалист» наверняка при удобном случае увиливал от субботника; на партсобрании хвастался и рисовался, говорил свысока и с рабочими на фабрике. Участие в торговле, «рвачество» или «комчванство» заставляли товарища ставить личные интересы над партийными[854]. Обозреватель студенческой жизни Е. Д. Трощенко останавливалась на всех этих недугах подробно. У партийной молодежи, писала она в середине 1920‐х годов, «общественные навыки… уже имеются, привычка работать не только для себя, для самоудовлетворения или для заработка создана, вкоренилась настолько, что стала даже потребностью». Трощенко не отрицала «отдельные отклонения», связанные с «появление[м] известной пассивности у известной части вузовцев на почве общей некультурности»: «В результате бывают целые периоды отказа от активного участия в общественной жизни вуза, тормозится удовлетворение политических, общественных интересов, затушевывается острота потребности в общественной деятельности». Жизнь у таких испорченных, обуржуазившихся студентов «более личная, более узкая». Что же касалось «рвачей», то Трощенко видела в них старорежимных «обывателей» и уверяла, что, как правило, «студенческая масса» таких не плодит. В среде коммунистического студенчества вырабатываются «общественные навыки, в ней пробуждаются общественные инстинкты», и никакой выпускник советского вуза «не проявит себя как служилый интеллигент». Самые интересные ремарки уделялись «комчванству» – как мы видели, довольно распространенному недугу в комвузе: «…психологически у каждого, даже совсем рядового комсомольца, где-то в глубине есть сознание своего превосходства над товарищем по учебе, стоящим вне коммунистической организации, вне активной общественной деятельности. Это сознание своего превосходства, казалось бы, немножко попахивает комчванством». Отношение Трощенко к этой черте характера было двойственным, она видела «в этом чувстве кое-что законное»: «В самом деле, представьте себе какого-нибудь очкастого, или даже без очков, юношу, преданного наукам, аккуратно посещающего занятия, сдающего зачеты не только в срок, но и до срока, живущего исключительно личными своими интересами. Укажите на такого юношу какому-нибудь комсомольцу, если не бывшему по молодости лет на фронтах, то во всяком случае изведавшему достижения, трудности, радости и беды самостоятельной активной работы, горевшему общим делом, узнавшему дисциплину организации, приученному, хотя бы в известной степени, свое личное подчинять общественному, общему. У такого парня, будь он даже самый что ни есть скромный, где-то в глубине души шевельнется чувство снисходительного пренебрежения к преданному науке