Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв

При всем этом человек многое растрачивает, искажает, отдаляется от Бога в мрак и холод ада. Предает себя настоящего, каким он был в детстве, когда мечтал, когда верил, когда имеет знание о настоящем. Изменяется он, и искажается мир, снег превращается в пепел. А всего-то необходимо скинуть костюм Губки Боба, перестать воспринимать себя мерчендайзером и покуситься на большее, чем ты есть сейчас. Иначе остается сокрушаться, проклинать и ненавидеть…

«Что же ты за человек, как ты просрал свою жизнь, как просрал ее детство? А скоро мы все умрем. Серый снег за окном падает как пепел», – пишет Герман в рассказе «Оставайтесь на батареях!» Схожие вопросы появляются и у Захара Прилепина в его сборнике рассказов «Семь жизней».

Это в детстве падающий снег воспринимается как волшебная сказка, дети радуются ему. Но потом с миром что-то происходит, и снег принимается за пепел – предзнаменование будущего конца. Чудо пропадает, оно замещается грязной кашей внизу: «Что же случилось с миром? Почему эта грязная каша под ногами, колючая мокрость за воротником, зябкая кожа и тусклый северный свет теперь называются так же – зима?»

Садулаевские книги будто нанизаны на общую нить. Они связаны друг с другом, цепляются одна за другую, вытекают одна из другой. В какой-то мере это и есть одна книга, в которой автор с разных сторон смотрит на современную ситуацию, пытается ее прочесть. В них – путь.

Возьмем рассказ «Жизнь на Капри», вошедший в садулаевский сборник «Зеркало Атмы». Как отметил в своем Фейсбуке писатель Леонид Юзефович, этот рассказ ему «пронзил душу». Это на самом деле пронзительный текст. Лирический, очень глубокий, очень садулаевский. В нем будто высвечивается кристаллическая решетка мироздания.

Кстати, любопытно, что рассказ написан по заказу. По крайней мере в сборнике он имеет пометку: «Рассказ написан в рамках проекта “Новые сказки об Италии – Русские сезоны на Капри”, разработанного ассоциацией “Премия Горького”».

Он о том, как «райский остров Капри повлиял на судьбы русской цивилизации».

С одной стороны – начало века. Горький. Ленин, скучающий за партией шахмат с социалистом Александром Богдановым. Как в метафизическом плане отразилась эта партия на истории страны, да и всей планеты? Шахматный «эффект бабочки».

С другой стороны – античная богиня, спустившаяся на землю и встретившая уже в наши дни мужчину, чтобы родить от него дочку. Пять дней, как вся жизнь, отсюда происходят рассуждения об относительности и главенстве времени, а также о единстве всего сущего, о самоорганизации систем. Учение тектологии того самого Богданова.

Если говорить про «заказ», то первые ассоциации с Капри – конечно же, Горький. Потом попалась фотография: Ленин, шахматы. А кто там третий? Некто Богданов. Остается «пробить» его, и дальше всё само собой выстраивается в целостную систему, начинает развертываться идея.

«Мне просто любопытно время, когда все грани между литературой, философией, жизнью, политикой, тюрьмой, каторгой, славой, ссылкой и безграничной властью были зыбкими и условными, когда имена испарялись и выпадали пеплом прозвищ и псевдонимов, а тюремные клички превращались в боевой клич и отливались в бронзе. Это было движение тектонических плит, кипение магмы, извержение вулкана: всё то, что сформировало наш теперешний социальный ландшафт. Теперь эти скалы стоят там, где стоят, и ничто не сдвинет их с места, пока не случится новая великая революция», – пишет Герман.

Он пытается заглянуть в это кипение магмы, в этот сдвиг плит через фотографию, сделанную в 1908 году. На нем можно увидеть будущее движение плит.

Горький и его разговоры о бедном и злом искусстве. А почему искусство должно быть непременно бедным и злым? Если вы так считаете, то художник просто обязан резать правду-матку и живописать «чернуху». Чего вы хотите, если его поселили в сыром подвале «ради правды жизни»? Горький же жил на Капри на вилле, его здесь «осыпали лепестками роз».

Герой рассказа, которого увлек снимок, приехал сюда ради Богданова, но встретил Наоми – ту самую женщину, с которой за пять дней прожил целую жизнь. Идеальную женщину, женщину-мечту, воплощенную идею женщины.

Шахматное противостояние перешло в политическое противоборство двух идей. И здесь Герман пишет, что «люди ничего не смыслят в борьбе идей». По его мнению, «идеи подобны вирусам», это «совершенно иная форма жизни, нежели человек». Человек – «футляр» для идеи. Такими футлярами могут быть и целые государства. Идея, как и вирус, никогда не умирает, «идея “живет” в человеке, идея использует человека для того, чтобы сохраниться и реплицироваться в как можно большее количество копий, а после без сожаления оставляет человека». Бытие идеи – «постоянная мутация».

Если в практической плоскости, как и в шахматной партии, взял верх Ленин, то именно Богданов сформулировал философию, которая была «по-настоящему русская». Ленин создал футляр, оболочку для идеи Богданова.

«Теория всего» Богданова, о том, что человечество «должно и будет сознательно и разумно организовано», отражает в себе русский дух. Садулаев сравнивает ее с учением о ноосфере Вернадского, с федоровским воскресением в плоти, «с общим течением настоящей русской философии». Оно стало тем, что на русской почве понимают под социализмом: «Прозрение о неведомой безграничной силе пробужденного и правильно организованного сознания». А тот же самый социализм – есть исконное чаяние русского духа, а не занесенная извне искусственная теория, как сейчас пытаются представить.

Помимо линии единства, правильной и разумной организации, выразителем которой, по мысли Садулаева, стал Богданов, на русской культурной почве существует линия «пессимизма и декаданса».

«Ее главная мысль состояла в том, что ничего никогда не получится. Человек плох, а русский человек еще хуже. Всё обернется ко злу. Поэтому лучше было бы ничего не менять, не трогать, а жить при царе, как раньше. Играть на роялях, ходить в театры, ловить бабочек и в меру жалеть чернь» – эту линию Садулаев проводит вплоть до «перестроечных пигмеев». Современный российский капитализм как нельзя лучше иллюстрирует эту линию.

Как пишет Герман, именно на Капри Богданов «размышлял о веществе жизни». Здесь он сформулировал тезис о том, что «сохранение и преумножение вещества жизни – есть главная цель любого действия и критерий истины». Перед этим второстепенны все идеи.

Истина в идее – временное понятие: «Настоящая истина, правда и справедливость только в жизни, в живом веществе, в его сохранении и преумножении».

В этом же рассказе-квинтэссенции Герман пишет о временном открытии, сделанном им еще в пятнадцатилетнем возрасте: «Количество времени не имеет значения. Имеет значение только само время и его главный закон: оно проходит». Поэтому «жалеть глупо». Во времени, как и в смерти, есть свой оптимизм. Время,