Вся синева неба - Мелисса да Коста

Жоанны. В глазах оторопь. Он повторяет:

— Жо, он…

Она наконец улыбается. Впервые улыбается ему после их ссоры.

— Я знаю.

— Он шевелится!

— Я знаю.

Она невольно улыбается восторгу Леона. Он не может усидеть на месте. Держит руки на ее животе, прижимается к нему ухом, потом губами и кричит:

— Привет! Эй, там, привет! Я…

Он снова выпрямляется, и они обмениваются растроганными улыбками. Конец фразы тонет в недоверчивом возгласе:

— Я папа!

Жоанна смеется, крупные слезы текут по ее щекам. Леон целует ее живот. Она гладит его волосы. Ребенок шевелится. Она больше не хочет, чтобы он уходил. Никогда.

—

— О чем ты думаешь? Чему улыбаешься?

Она вздрагивает, услышав голос Эмиля. Она вернулась в кухоньку в Аасе с залепленным снегом окном.

— Ты уже пришел?

Он садится и выкладывает перед ней десяток апельсинов.

— Что ты делаешь? — удивляется она.

— Я очищу апельсины, высушу корки на печи… и сделаю тебе твой настой.

Она удивленно улыбается.

— Правда?

— Да. Так ведь надо делать, верно?

Она встает, и стул поскрипывает на плиточном полу старой кухоньки.

— Да. Я помогу тебе.

В кухоньке пахнет апельсинами и костром. Апельсиновые корки грудой лежат на столе, и Эмиль показывает на салатницу, куда они сложили голые апельсины.

— Теперь надо все это съесть.

Он засовывает в рот сразу четверть. Жоанна встает и ровненько раскладывает апельсиновые корки на камине.

— О чем ты думала сейчас, когда улыбалась? — спрашивает Эмиль.

Он смотрит, как она расправляет ладонями каждую апельсиновую корку. Он не знает, правильно ли он сделал, что спросил, зачем настаивает. Но она отвечает:

— Я думала о Сен-Сюльяке.

Он не знает, грустно или радостно она это говорит, он видит только ее спину.

— Ты скучаешь по своей деревне?

— Иногда.

Ей явно не хочется распространяться на эту тему. Она оборачивается, вытирает руки о штаны и говорит:

— Надо подождать, пока они высохнут. Потом мы их истолчем и положим в чайный фильтр. Добавим корицу и бадьян. Кажется, я все это заказала, да?

Эмиль склоняется над стоящими на столе ящиками. Он понял, что она хочет сменить тему. Он поднимает пакет с сахаром и бутылку масла, но смотрит озадаченно.

— Что такое бадьян?

Она закатывает глаза, но так, для проформы.

— Дай я поищу. Покажу тебе.

—

Большего и не надо было, чтобы тягостное утро развеялось и дух Рождества проник в пустую пристройку. Пок свернулся клубочком на стульчике у печи. Повсюду летают блестки. Жоанна опытным взглядом осматривает шишки, ставшие красивого золотистого цвета. Она прикрепляет последнюю к елке. Эмиль исколол пальцы, пытаясь закончить рождественский венок. Он вырезал из картонной упаковки от макарон красные звездочки и развесил их на ветвях как мог. Посасывая уколотый палец, он озирает свой шедевр.

— Что скажешь?

На красных звездочках остались буквы с упаковки макарон. На одной можно прочесть часть слова: Итали… На другой значится «г» от «500 г». Жоанна с невозмутимым и совершенно серьезным видом заявляет:

— Очень красиво.

Позже они решают выпить чаю, и в поисках ситечка в ящике шаткого столика Жоанна натыкается на старый пазл из пятисот деталей. Этот пазл, изображающий осенний лес, занимает их до поздней ночи. Они забывают поесть что-либо, кроме апельсинов, и Жоанна в конце концов засыпает, положив голову на стол среди крошечных деталей.

— Снег еще идет? — ворчит Эмиль, потягиваясь, с тяжелыми со сна веками.

Жоанна уже встала и сидит на подоконнике в их спаленке. Пок лежит на кровати рядом с Эмилем. Она приникла лицом к стеклу.

— Да.

— Сильный?

— Да. Нас в конце концов погребет…

— Хорошо, что мы заказали все это… Не знаю, проедет ли «Тут Тут» в такой снег.

Она кивает. Он отнес ее в кровать этой ночью. Она весила не тяжелее перышка. Она не проснулась, даже не вздохнула.

— Что ты делаешь? Рисуешь?

У Жоанны на коленях лежит холст, он только сейчас это заметил. Он привстает в постели, подтянув одеяло к груди. Холод собачий, несмотря на камин.

— Да. Я хочу начать новую картину.

— И что ты напишешь?

Она колеблется, покусывая кончик кисти. Холст еще чистый.

— Может быть, тебя?

Они улыбаются друг другу.

— Меня?

— Да.

— Ммм, — мычит он. — Почему бы нет? Мне надо принять особую позу? Ты, надеюсь, не хочешь все-таки писать обнаженку?

Он смеется, когда она закатывает глаза.

— Я, знаешь, не против обнаженки…

Жоанна встает и кладет чистый холст на подоконник. На ней толстенные носки из зеленой шерсти и ее вечная черная шаль.

— Там будет видно.

— Ты куда?

— Заварить чай.

Она скрывается в коридоре, и Пок, спрыгнув с кровати, следует за ней.

— А моя медитация? — кричит он.

Но все, что он слышит сквозь стены, — это разочарование Жоанны, когда она обнаруживает:

— Ох, нет… Ты закончил пазл без меня!

25

Снег все идет. Мистик так замерз на улице, что Эмиль и Жоанна впустили его в пристройку, невзирая на запрет Ипполита.

— Это пастушья собака, она должна терпеть холод, — сказал он им.

Бедный пес счастлив свернуться клубком у камина. Ветер свистит в соснах и врывается в дверь, когда Эмиль выходит принести дров.

В следующие дни кухня наполняется запахом песочного печенья, легким паром от апельсиново-коричного настоя и светом свечей, изготовлению которых Жоанна пытается научить Эмиля. Эти несколько дней вне времени. Ласковое вневременье среди зимы и снега, который продолжает их засыпать. По утрам они неустанно разбирают пазл из пятисот деталей и забавы ради заново собирают его. Потом приступают к сеансам всевозможной медитации: медитация у камина,