Вся синева неба - Мелисса да Коста

медитация перед снежными хлопьями, дыхательные упражнения… Эмиль делает сверхчеловеческие усилия. Он очень любит эти моменты. Не только из-за покоя, охватывающего его все больше с каждым днем, но в особенности потому, что Жоанна старается быть хорошим учителем, и ему нравится видеть ее такой серьезной и сосредоточенной.

В обед они почти не едят. Ничего существенного. Конфету, апельсин. После обеда Жоанна рисует, а Эмиль осваивает кулинарию. Однажды он печет песочное печенье, в другой день пряники. Они полдничают и пьют чай. Варят супы. Делают новые украшения к Рождеству. Скоро не останется больше места на камине и на узком подоконнике для их самодельных свечей, бумажных шаров и миниатюрных елочек, сделанных из веток. Сон часто застает их в ходе создания одного из шедевров или во время партии в «Монополию».

Эмиль все чаще теряет память, особенно по утрам. Обычно ненадолго. Он спрашивает Жоанну, где они находятся и как сюда попали. Жоанна не знает, узнаёт ли он ее, чаще всего он принимает ее за Маржори. У той тоже каштановые волосы, только темнее, и карие глаза. Но на этом сходство и заканчивается, если судить по фотографиям, которые видела Жоанна. Он добр к ней в эти моменты. Спрашивает, где Бастьен и оставила ли она с ним близнецов. Жоанна не знает, кто такой Бастьен. Она предполагает, что это муж Маржори. Она отвечает всегда неопределенно:

— Он скоро придет. Он недалеко.

Иногда он погружается дальше в прошлое, говорит об экзаменах, к которым должен готовиться, о Рено, который зайдет за ним, чтобы идти играть в футбол. Он, должно быть, очень любит Маржори, потому что он ласков в эти моменты, не такой, как с Лорой.

Жоанна потихоньку привыкает. Это не так трудно, как в первый раз. Она старается не перечить ему, говорить неопределенно. Он скоро приходит в себя. А потом, кажется, ничего не помнит о том, что произошло. Достаточно ни о чем не напоминать, и все снова входит в колею.

Как-то утром, однако, происходит нечто более серьезное. Жоанна моет посуду, рассеянно поглядывая в окошко, и вдруг различает что-то темное на снегу. Ей требуется несколько секунд, чтобы понять, что это одежда… а точнее, тело в одежде. Тело, лежащее на земле. Чашки с грохотом падают в раковину, отчего вздрагивает Пок у камина. Хлопает входная дверь. В следующую секунду Жоанна уже на улице в своих толстых зеленых носках.

— Эмиль!

Она бежит так быстро, как может, по глубокому снегу.

Мистик мчится ей навстречу, виляя хвостом.

— Эмиль!

Он лежит, уткнувшись лицом в снег, как будто упал ничком. Ей кажется, что он весит тонны. Она кричит:

— Эмиль! Эмиль! Проснись!

Но он недвижим. Он без сознания. Она хватает его за плечи, трясет, пытается перевернуть. Проклинает себя, такую слабосильную. Мистик бегает вокруг, лает, как будто хочет кого-то позвать. Соседа, кого-нибудь.

— Эмиль!

Она быстро размышляет, стараясь не поддаваться панике. Бежит в пристройку и возвращается через несколько секунд с простыней. Стоя на коленях в снегу, пытается перекатить безжизненное тело Эмиля на простыню. Когда ей это удается, она видит, что лицо у него лиловое, местами опухшее. Она не знает, сколько времени он пролежал без сознания лицом в снегу. Но с облегчением отмечает, что теплое дыхание еще вырывается из его ноздрей. Она встает, отталкивает Мистика, который отчаянно лает, путаясь в ногах, и, надрываясь, тащит по снегу простыню с телом Эмиля. Тяжело, но она тащит, выбиваясь из сил, добрых пять минут. И сползает по двери в прихожей, обессиленная.

Она дает себе несколько секунд, чтобы оправиться от шока, от приложенных усилий. Тепло пристройки потихоньку окутывает ее. Эмиль дышит. Он так и лежит на белой простыне на полу в прихожей, и перед ее глазами мелькает видение, леденящее кровь: то же тело, на том же белом саване, через короткое время. Вот только дышать оно больше не будет.

Она вынуждена закрыть глаза, чтобы отогнать эту картину, отогнать и все те, которые еще могут возникнуть. Но слишком поздно. Картина уже здесь. Летний лес. Лесное озеро, глубокого, тревожного сине-черного цвета. Озеро, окруженное колючими зарослями и высокой травой. Вода неподвижна. Поверхность совершенно гладкая. На ней плавают ветки, островки ряски и листья. И еще плавает тело, совсем маленькое тельце посреди этого озера. Видны только светловолосая головка и белая футболка. Кто-то удерживает ее на берегу. Кто-то кричит ей в ухо: «Успокойся, Жоанна!», сжимая ее все крепче.

Она, однако, не слышит собственного крика. Только чувствует бурю в груди, что-то, сметающее все, разрушающее до основания ее мир. Какие-то люди в воде, какие-то люди вытаскивают ее малыша. Она кричит, надрывая горло:

— Оставьте его! Оставьте его в покое!

Голос у ее уха что-то говорит, она не все понимает.

— Они принесут нам его. Они сейчас тебе его принесут. Успокойся, Жоанна.

Ей не дают двигаться. Один из людей несет Тома на руках. Том весь мокрый. Глаза у него закрыты, как будто он спит. Она падает, не чувствуя, как ее колени разбиваются о камни. Она только знает, что протягивает руки вперед, что Тома кладут на землю перед ней. Но люди стоят вокруг. Они не дают ей взять Тома на руки и уйти с ним далеко, подальше отсюда, подальше от этого проклятого озера и от Леона. Кожа Тома ледяная. Нос совсем твердый. Она царапается, дерется, бьет всех этих людей вокруг, всех тех, что не дают ей забрать своего малыша, унести его подальше отсюда.

— Они достали его из воды. Постарайся успокоиться, Жоанна.

Она умирает, тихо умирает на берегу. Умирает, глядя, как уходят люди в черном, уносят с собой ее малыша, запирают его в фургоне. Она умирает лицом в землю, содрогаясь от боли, надеясь никогда больше не проснуться.

Она чувствует, как ее снова сжимают, снова зовут, снова повторяют:

— Жоанна, Жоанна, успокойся.

Она больше не в лесу. Пол холодный и твердый. Она в коридоре пристройки. Ее обнимает Эмиль. Он с ней говорит. Она скорчилась у двери, зажав руками уши. Ее лицо залито слезами. Она раскачивается взад-вперед. Дышит с трудом.

— Перестань, Жоанна. Все будет хорошо.