Дилогия об изгоняющем дьявола - Уильям Питер Блэтти

купил большой катушечный магнитофон, обзавелся приличными наушниками, приобрел дополнительные усилители и еженощно часами продолжал записывать. Казалось, теперь-то дела пошли на лад, и каждый раз я добивался определенных результатов. Все пленки были буквально набиты голосами, да так плотно, что те иногда перекрывали друг друга. Одни голоса еле доносились из динамика — я даже не тратил время на их расшифровку, зато другие раздавались громко и отчетливо. Некоторые слова я разбирал с ходу, но встречались и такие, которые я начинал понимать только при изменении скорости проигрывания. К примеру, несколько голосов зазвучали только тогда, когда я снизил ее вдвое. То и дело вызывал я Анну, но так и не смог услышать ее. Иногда, правда, до меня доносились таинственные голоса, сообщавшие: “Я здесь” или “Я Анна”. Но эти голоса не принадлежали ей. В этом я уверен.

Как-то октябрьским вечером я прокручивал одну из своих пленок, записанную неделей раньше. Там мне встретилось одно интересное местечко, где голос произносил: “Земной контроль”. После нескольких повторов я прослушал чуточку дальше, и тут у меня перехватило дыхание. Я различил другие слова: “Винсент, это Анна”. Я почувствовал, как по телу пробежали мурашки. Нет-нет, это не мой мозг повторял ее слова. Это был ее, да-да, ее собственный голос. Я вновь и вновь ставил этот кусочек записи и всякий раз испытывал ту же дрожь, доводящую меня почти до экстаза. Я пытался сдерживать себя, но не мог. Это была Анна.

На следующее утро в мою душу закрались сомнения. А вдруг этот голос — всего лишь проекция моего желания? Или, может быть, ментальный уровень моего существа просто заставил услышать этот голос среди ничего не значащего шелеста пленки? И я решил раз и навсегда разобраться в этом.

Я связался с Эдди. Фландерсом — сотрудником Джорджтаунского института языкознания. Когда-то он числился моим пациентом. Не помню точно, что я ему тогда наговорил, но он согласился прослушать кусочек, с голосом Анны. Когда Фландерс снял наушники, я с нетерпением попросил его рассказать, что же он услышал. Фландерс сообщил: “Кто-то разговаривает. Но только очень тихо . Я не унимался: “Что говорит этот голос? Вы можете разобрать слова?” Фландерс неуверенно произнес: “Кажется, там назвали мое имя”.

Я выхватил у него наушники и убедился, что Эдди слушает именно ту часть пленки, а потом еще раз попросил прослушать запись. Результат остался прежним. Я находился на грани отчаяния. “Но это действительно голос,— засомневался я,— а не простой шум?” — “Нет, совершенно определенно, это голос. А не ваш случайно?” — “А вы что, слышите мужской голос?” — оторопел я. Фландерс кивнул: “Да, причем очень похожий на ваш”. На этом я и закончил свои исследования. Но не прошло и недели, как я снова вернулся к ним. В институте имелся прекрасный лингафонный кабинет, оборудованный профессиональными магнитофонами и усилителями. В одной из звуконепроницаемых кабинок я обнаружил вмонтированный высокочувствительный микрофон. И тогда я уговорил Эдди помочь мне сделать запись. Я вошел в кабинку и отвернулся, чтобы Эдди по губам не смог разобрать мои слова, и, как раньше, пригласил все присутствующие голоса вступить в контакт. Я задал два конкретных вопроса и в качестве ответов предложил воспользоваться словами “положительно” и “отрицательно”. Эти слова ведь звучат гораздо более отчетливо, нежели обычные “да” и “нет”, которые можно порой спутать с шумом. Потом я вышел из кабинки, плотно прикрыл за собой дверь и подал знак Эдди, чтобы он начинал запись. Он спросил меня: “А что мы записываем?

Я ответил: “Молекулы воздуха. Мне это необходимо для новых исследований о функциях мозга”. Казалось, Эдди вполне удовлетворил такой ответ, и мы записали эту “тишину”- с максимальным уровнем при скорости 7,5 дюймов в секунду. Минуты через три мы остановили пленку и прокрутили ее на максимальной громкости. И тут мы услышали нечто странное — нет, это был не голос, а какой-то непонятный булькающий звук, причем раз в десять более громкий, чем любая моя доморощенная запись. И больше ничего. “Эдди! — воскликнул тогда я.— А часто у вас при записи появляется этот звук?” У меня мелькнула догадка, что, возможно, сложное оборудование само по себе порождает подобные звуки. Но Эдди заявил, что он сам озадачен и не может взять в толк, откуда на пленке возникли посторонние шумы. Я предположил, что нам, вероятно, попалась бракованная пленка, и он со мной согласился. После нескольких проигрываний звук стал напоминать голос. Однако ни разобрать слова, ни найти разумное объяснение мы не могли и поэтому прекратили исследования.

Я принес запись домой и прослушал ее. Теперь я различил множество голосов, тихих и очень поспешных, которые либо отвечали на мои вопросы, либо сами произносили какие-то фразы. Но голоса Анны среди них не оказалось. Из всего этого я сделал следующие выводы. Видимо, я вошел в контакт с личностями, находящимися в переходном состоянии. Они не обладали даром ясновидения и не умели предсказывать будущие события, но уровень их знаний намного превосходил мой собственный. Например, они могли назвать мне фамилию медсестры, дежурившей в данный момент, но с которой я не был знаком лично и фамилии которой не знал. Однако у них частенько возникали разногласия. Когда я задавал им конкретные вопросы, например просил назвать день рождения моей матери, они почему-то давали разные ответы, причем ни одного правильного. Но в то же время я чувствовал, что они просто не хотят, чтобы я потерял к ним интерес. Иногда они откровенно вешали мне лапшу на уши, а иногда пытались уколоть меня. Я стал узнавать такие голоса и в дальнейшем перестал на них реагировать — точно так же как мы иногда стараемся не слышать людей, сквернословящих в нашем присутствии. Некоторые голоса умоляли о помощи, а когда я их спрашивал — и не один раз! — что именно должен сделать, чтобы помочь, ответ всегда звучал одинаково: “Прекрасно. Уже хорошо”. Одни просили помолиться за них, другие утверждали, что, наоборот, они будут молиться за меня. Тогда у меня возникала мысль, будто все они представляют собой некое сообщество святых.

Совершенно очевидно, что они обладают чувством юмора. Как-то в самом начале эксперимента я, делая записи, облачился в старенький банный халат, являвший собой безвкусное, аляповато-полосатое произведение ткацкого искусства. Помимо всего прочего, у правого плеча в нем зияла огромная дыра. Вот тогда мне и выдали: Конская попона”. Я неоднократно спрашивал: “Кто создал материальный мир?” И один голосок заявил: