Запах полыни. Повести, рассказы - Саин Муратбеков

И Гришка принялся на все лады расхваливать своего приятеля. Потом подмигнул мне: мол, отойдем на минутку. Мы отошли в сторонку и присели на один из валунов, что так щедро усеяли окрестности мельницы.

— Ну, что-нибудь понял? — спросил он оживленно. — Канатай-то, оказывается, сын моего родича. Как тебе это нравится, а?

— Шинтемира, что ли? — Я чуть не проглотил язык от удивления.

Я был готов предположить что угодно, только не это.

— Тсс… Что кричишь?.. Так вот, я догадался по их разговору, ну, между Шинтемиром и Биби, — пояснил Гришка хвастливо. — Если не веришь, сравни: Канатай — прямо вылитый Шинтемир. Как две капли, понимаешь?

Как же я не заметил сам! Ведь мы с Канатаем жили почти бок о бок, а я-то не сообразил.

— Вот тебе и Шинтемир, и Биби! — Гришка покачал головой.

Вскоре из домика вышли Биби и Шинтемир. Батистовый платок на голове Биби слегка сдвинулся, открыв черные волосы, не тронутые сединой. И вообще, глядя на стройную, с высокой грудью Биби, никогда не подумаешь, что ей уже за сорок. Шинтемир казался ниже ее ростом. Он ковылял рядом с Биби и старался ее в чем-то убедить.

— Так вот оно что! Теперь вспоминаю, — произнес Гришка задумчиво. — Как-то мы крепенько выпили с Шинтемиром, уж не помню, в какой праздник, а может, и просто так. Только он рассказал мне одну историю… Ты, конечно, не знаешь — тогда ты пешком под стол ходил, а может, и вовсе еще не родился, — а ведь Шинтемир был председателем в вашем колхозе. После того как вернулся с фронта без ноги. Вокруг одни бабы, даже бригадиры. Одна из них, говорят, красивая была. Мужа на фронте убили; она погоревала, погоревала, да жизнь-то свое берет. Ну и началось у них. Шинтемир, видишь, какой незавидный. Но у них по правде началось, по-настоящему. Полюбили, значит. Вот какие, парень, дела. Только он держался, Шинтемир, значит. Все-таки дом, семья, и председатель колхоза, понимаешь, ответственность… Да ехали они как-то вдвоем на подводе, насчет покоса, что ли. Она остановила лошадь, сошла с подводы, мол, посидим, говорит. Потом говорит: «Ну, что ты, не мужик разве?»- и плачет. Вот он и не устоял…

Потом узнала жена, а детишек шестеро, разве от них уйдешь, всех кормить надо, и началось… В райкоме, представляешь, выговор — аморалка, говорят, давай на другое место. Знаешь, как в песне: «Тем и кончилась любовь». Видать, Биби и была той бригадиршей.

Если Гришка только догадывался, то я знал точно, что Биби когда-то была бригадиршей. Мне говорили об этом не раз.

— Теперь Шинтемир пасет скотину в соседнем колхозе. Хочу, говорит, Крешка, вернуться в родной аул, да жена и дети против, — заключил Гришка и вздохнул.

Свои мешки мы погрузили в два счета. Потом распрощались с Гришкой, и наш маленький обоз медленно пополз в гору.

Мы с Канатаем ехали на нашей телеге, Биби перебралась на подводу Шинтемира. Они сидели рядышком, свесив ноги.

— И чего они там? — занервничал Канатай.

— Да пусть поговорят. Что тебе, жалко? — сказал я ему с упреком.

— Жалко! — отрезал Канатай и надулся.

Наша чалая лошадка трусила легкой рысцой, кобыла Шинтемира тоже прибавила прыти, мы только и слышала ее «цок» да «цок». Потом дорога выскочила из лощины, тяжело полезла на взгорье, и нам пришлось спешиться, чтобы облегчить труд нашей чалой.

Слез с телеги и Шинтемир, Биби хотела было последовать за ним, но он не позволил. Я слышал, как они долго препирались. В конце концов Биби осталась на месте, а Шинтемир шел теперь рядом, держась за телегу, и вскоре опять до нас долетели их говор и смех.

— Не нравится мне этот хромой, — заворчал Канатай ревниво.

— Чем же он тебе не нравится? Кажется, он ничего не сделал плохого.

— Не сделал. Даже не знаю сам, почему он не нравится, — признался сын Биби, — наверное, потому, что все время болтает, болтает…

Подъем был крут, и лошади то и дело останавливались, раздувая потемневшие бока. И тогда мы пугались, что сила тяжести потащит подводы вниз, сбросит их вместе с лошадьми в речку. Но животные, не без наших понуканий, делали последние усилия, и путь наверх продолжался.

То ли наша чалая оказалась сильнее, то ли груз ее был полегче, но вскоре на одном из поворотов мы оторвались от Шинтемира, и он сам и его подвода с сидевшей в ней Биби исчезли с наших глаз.

Когда мы выбрались на плоскогорье, Канатай остановил лошадь, и мы стали ждать отставших.

— Что они там, завязли? Будто у них не лошадь, а черепаха, — опять заволновался Канатай.

— Успокойся. Сейчас поднимутся. Куда нам спешить, — сказал я помягче.

Но он уже спрыгнул с телеги и побежал вниз, а вскоре я услышал его повелительный голос:

— Быстрее! Быстрее! Чу-у!

Из-за склона появилась его голова, потом он возник целиком. Он тащил за узду серую кобылу Шинтемира, покрикивая:

— Чу-у! Чу-у!

На подводе теперь сидел Шинтемир, а Биби шагала рядом, Шинтемир придерживал искалеченную ногу, и я увидел, что штанина вымазана глиной. А маленькие ноздри его сузились, губы крепко сжаты. Ну совсем как у Канатая от боли.

— Споткнулся, — проговорил он виновато, встретив мой пристальный взгляд.

— Я же говорила: сиди на телеге, а я пойду пешком. Но нет, не послушался, — сказала огорченно Биби.

Дорога теперь тянулась по плоскогорью. Мы вернулись на подводы, и пришедшие в себя лошади резво побежали туда, где за горизонтом угадывался наш аул.

На этот раз Канатай схитрил, пропустил подводу Шинтемира вперед. Мы легли на мешки, отпустили вожжи, предоставив чалой полную свободу.

— Ты смотри: этот хромой все болтает и болтает, — опять не выдержал Канатай. — Ногу разбил и не унимается. Ну, шут с ним! Какой-нибудь чокнутый! Но что вот с мамой происходит, не