Лже-Нерон. Иеффай и его дочь - Лион Фейхтвангер

– Да, это принесет радость Галааду, моему юному другу, в погребальной пещере… – И похвалил Иеффая: – Ты оказался достойным сыном своего отца.

Священник Авиям не поверил Иеффаю. Изображения божков наверняка дала ему в дорогу аммонитянка Кетура, и, только когда они принесли ему вместо пользы одни неудачи, он придумал задним числом это объяснение. Но придумал умно, и расчет его удался. Ведь по лицам слушателей было видно, что они поверили в этот обман. Да и преподнес Иеффай свою лживую выдумку с таким искренним видом, что, наверное, и сам верил в нее, пока говорил. Да, надо признать, юноша этот был находчив. Ничего не скажешь: Ягве вдохнул в этого человека, зачатого на нечестивом ложе, дух более сильный и изощренный, чем в законных сыновей Галаада. Но зачем? Зачем Ягве понадобилось дать ему сомнительную мать, да еще внушить ему мысль самому взять к себе в постель нечестивую женщину? Мучимый сомнениями, не мог ни на что решиться священник Авиям. Хоть и знал, что все ждут его вмешательства.

Тем временем Елек, досадуя на легковерность старейшин и толпы, вновь подступился к Иеффаю.

– Мы все, – начал он, ехидно улыбаясь, и сонливость его как рукой сняло, – чтим твои добрые намерения, благочестивый сын Галаада. Но одного я никак не могу понять: почему ты сразу не оставил своих дорогих божков в отцовской нише, когда мы все были в погребальной пещере? Ведь, наверное, немалых трудов стоило во второй раз отвалить от входа тяжелые камни. И вообще – как ты с этим справился?

– Я позвал на помощь двух пастухов, – ответил Иеффай, – пасших стада поблизости, то были пастухи моего отца, Хананья и Намер. Сначала они боялись, но потом я их уговорил. Они сильные парни, да и я не из слабых. Позовите же их обоих, Хананью и Намера, пусть они подтвердят.

Зильпа злобно прошипела:

– Нерадивые пастухи, им не следовало бросать овец. Как они смели помогать этому ублюдку нарушить покой пещеры? Накажу их обоих.

Но жители Массифы вновь поверили Иеффаю. Он не пожалел сил, чтобы оказать почтение Галааду и принести ему особый, с любовью выбранный дар. Он был хорошим сыном хорошего судьи.

Но Елек и не думал отступать.

– Ты не ответил на мой вопрос, брат мой Иеффай. Почему ты не оставил амулеты в пещере, когда был там с нами? Признайся, ты лишь потом все это придумал.

Иеффай и в самом деле взял с собой ярких каменных божков лишь потому, что был тронут глубокой верой Кетуры в их чудодейственную силу, так что каверзный вопрос Елека на миг смутил его. Но прежняя уверенность тут же вернулась. Да, мысль принести амулеты в дар отцу пришла ему в голову позже, когда коварных братьев не было рядом. Лежа под деревом в тишине ночи, он подумал, как, наверное, обрадуется отец этим камешкам, зримому напоминанию о любимой жене, и хотя Иеффай знал, что Кетура будет сильно тосковать по любимым божкам, он все же отнес их отцу. И сознание величия и чистоты собственных помыслов заставило его голос зазвенеть благородным гневом, когда он возразил хитроумному и недоверчивому Елеку:

– Я не хотел преподносить отцу свои дары, когда между мной и им стояли вы, во всем сомневающиеся, с вашими грязными мыслями. Я не хотел, чтобы ваши наглые глаза видели это. Я – любимый сын Галаада. И я хотел говорить с ним один на один, без помех.

Так убедительно прозвучали эти его слова, что у слушателей рассеялись последние сомнения. И они с восхищением взирали на юного храбреца, не побоявшегося в одиночку войти в жуткую пещеру и беседовать там со своим отцом.

Но Зильпа и тут нашлась:

– Он лжет, этот человек, лишь на одну треть относящийся к народу Ягве, а на две трети аммонитянин, он лжет. И даже если эти колдовские игрушки сейчас в пещере, я уверена, что в его доме в Маханаиме найдется еще много всякой языческой мерзости. Скажи же нам, Иеффай, поклянись именем Ягве, если сможешь: не хранит ли аммонитянка в твоем доме других кощунственных божков?

Иеффай негромко ответил, чеканя каждое слово: «Не смей оскорблять мою жену!» И тут его прорвало. Гнев вспыхнул в нем с такой неистовой силой, что все в ужасе отпрянули назад, как случалось и прежде при бешеных вспышках покойного Галаада.

– Мне ли оправдываться перед вами, несчастные выродки? – выкрикнул он в бешенстве. – Это вам придется оправдываться предо мной! Отец отдал мне свое сердце, и вы все это знаете. У него были на то причины. Меня родила ему вторая, молодая жена, она была красива, и он любил ее. А я – его младший сын, и многие считают, что главным наследником отца должен быть младший сын, как самый любимый. И разве наш праотец Израиль не предпочел старшим сыновьям сына своей младшей жены Рахили, нашего родоначальника Иосифа? Оправдайтесь-ка вы предо мной, сыновья Зильпы, замыслившие урвать для себя дом в Массифе!

Поначалу такая чудовищная дерзость ошеломила людей. Но потом они пришли к выводу, что Иеффай, в сущности, прав. Все, что он сказал о родоначальнике их колена Иосифе, не было лишено смысла. Жители Галаада вели свой род от Иосифа, а тот действительно был любимым сыном старого Израиля. Он подарил ему драгоценный плащ и дал ему лучшее благословение, и это благословение снизошло и на них, жителей Галаада, потомков Иосифа, ведь именно галаадитяне первыми достигли Земли обетованной.

Вот о чем подумали жители Массифы, и речь Иеффая пришлась им по душе. После его гневной вспышки площадь у ворот надолго погрузилась в молчание. Где-то раздался крик осла, издалека послышались голоса играющих детей, высоко в небе кружил ястреб.

Наконец старец Манассия нарушил молчание; тряся головой и хрипло хихикая, он отрывисто выдохнул:

– Младший сын… Любимец отца… Удачный сын. – Но потом, собравшись с силами, сказал внятно и связно: – Трудный случай. Очень трудный. Сыновья Зильпы правы, но и Иеффай по-своему