Лже-Нерон. Иеффай и его дочь - Лион Фейхтвангер

Но Самегар ответил:

– Я бы очень сокрушался, если бы ты опоздал. – И по тону его было заметно, что говорит он искренне.

– А вот твоя Цилла не стала бы сокрушаться, – улыбнулся Иеффай. – Но ты и впрямь хороший парень.

Поглядев на него внимательно, Самегар осторожно спросил:

– Не следует ли тебе перед трапезой сбрить бороду?

– Ты прав, – сразу согласился Иеффай.

С помощью Самегара он сбрил свою короткую, торчащую вперед бороду и волосы на голове. Работа была довольно трудная, и Иеффай болтал при этом с Самегаром. Он рассказал, что у него дома, в Маханаиме, есть бритва, сделанная из нового, великолепного материала, называется «железо». Бритва эта твердая и острая и бреет бороду намного быстрее и ровнее; правда, иногда она прихватывает и кусочек кожи. Трех козочек пришлось ему отдать за эту бритву; уж очень он любит новые, полезные в жизни вещи.

Пока перед домом Зильпы делались приготовления к трапезе, родственники и друзья усопшего вновь поднялись на холм Овот, на этот раз и Иеффай был в их числе. Вновь отвалили камни от входа в пещеру, и братья с трудом отыскали место, где опустили на землю тело отца. Потом потоптались возле него, пригибая головы под низкими сводами, и, стоя в неловких позах, шепотом переговаривались. С почтением, грустью и чем-то похожим на страх глядел Иеффай на нечто бесформенное, скорчившееся в нише, бывшее некогда его отцом. Потом к ногам покойника поставили принесенные с собой дары, которые могли пригодиться ему в его новой жизни, – одежду, домашнюю утварь, блюда с кушаньями, кувшины с вином и пряности. Иеффай, собравший в глиняный сосуд срезанные с себя волосы, плавным, полным нежности к отцу жестом поставил сосуд посреди прочих даров.

Братья еще некоторое время постояли молча в окружении духов предков. Потом, еще раз поклонившись покойному, направились к выходу. Вновь завалили камнями пещеру, на этот раз наглухо, чтобы оградить мертвых от грабителей и голодных зверей, а себя самих от мертвецов.

На обратном пути Иеффай едва проронил несколько слов. Он не знал страха перед смертью и не раз видел на полях сражений множество искромсанных и обезображенных трупов, не ощущая при этом ни подавленности, ни душевного трепета. Но вид жутких и жалких мертвецов, скорчившихся в мрачной, сырой пещере, произвел на него сильнейшее впечатление. Он очень любил своего отца, они жили душа в душу, он мог говорить с отцом обо всем на свете, большом и малом. Отныне он никогда больше его не увидит или же увидит, но в новом, смутном обличье, как нечто, состоящее не из плоти, а из воздуха, обитающее в каком-то чуждом и наверняка неуютном мире. Отныне он, Иеффай, будет одинок и надеяться сможет только на себя. Он не боялся будущего, но мысль о нем очень его тревожила.

Перед домом в Массифе все уселись за трапезу. На земле были разостланы циновки, а для наиболее почетных гостей поставлены столы и скамьи. Зильпа велела забить множество баранов и даже двух телят, чтобы показать простому люду богатство своей семьи. И гости, в большинстве своем постившиеся из любви и уважения к покойному судье, принялись поглощать вкуснейшие яства, поначалу сдерживая себя, чтобы не повредить пустому желудку, но затем со все большим азартом и жадностью. То и дело приходилось им вытирать рот и руки, блестевшие от жира. Поначалу все пили только воду, потом стали подмешивать в воду вино, позже перешли на чистое вино, а под конец на «шекер», крепкий беловатый напиток – подслащенную медом смесь перебродившего гранатового сока, сока моченых фиников и ячменя.

Они ели, пили, беседовали между собой. Обменивались взглядами на то, что теперь будет. Давным-давно они жили в этой земле, семь поколений сменилось с тех пор, как сюда вторглись их предки-кочевники, все уже привыкли владеть землей и ее обрабатывать, привыкли копать колодцы и жить в настоящих прочных домах, перенимая все это у прежних жителей этих мест и смешиваясь с ними. Те, в свою очередь, привыкли к богу Ягве, а они, пришельцы, не задевали местных богов; тем более что боги эти были очень покладистые и, не скупясь, одаривали новых жителей своим благоволением и щедрыми дарами земли. Судья Галаад позволял каждому, живущему здесь, жить и поступать по-своему, но стоило сынам Аммона и Моава напасть на кого-либо из жителей, он обрушивал на их головы свой разящий и победоносный меч. Удастся ли вновь найти такого судью, покладистого со своими, безжалостного и несгибаемого с врагами? Сперва украдкой, потом все чаще и уже открыто жители Массифы поглядывали на тех, на кого выбор мог пасть в первую очередь, – на сыновей Зильпы; они раздумывали, прикидывали так и этак, взвешивали все за и против и не могли прийти к единому мнению.

Не забыли они и Иеффая и сравнивали его со сводными братьями. Теперь, без волос и бороды, на его крупном широколобом лице еще четче проявились резкие и решительные черты – крутые скулы, необычайно плоский нос, мощный подбородок и полные, легко раздвигающиеся в улыбке губы. И большинство подумало, а кое-кто даже сказал вслух: «Жаль, что Зильпа не родила Галааду такого сына».

Зильпа усадила Иеффая не за тот стол, за которым сидела сама со своими сыновьями, а за тот, где пировал ее управляющий. Место это было не то чтобы оскорбительное, но и не самое достойное. Иеффай воспринял это со смешанным чувством – Зильпа и рассердила и позабавила его – и вскоре утешился тем, что гости чаще и приветливее поглядывали на него, чем на его братьев.

Когда с наступлением темноты пиршество закончилось, Зильпа с сыновьями и Авиям поднялись на плоскую крышу дома, чтобы насладиться вечерней прохладой. По приглашению священника к ним присоединился и Иеффай.

После недолгого молчания он заявил:

– Я не буду долго надоедать вам своим присутствием. Завтра утром как можно раньше я отправлюсь назад, в Маханаим. Теперь, когда судья Галаад в погребальной пещере, мне придется стать главой семьи и одним из отцов города в Маханаиме, так что у меня там много дел.

Молчание было