Трагедия России. Цареубийство 1 марта 1881 г. - Владимир Брюханов

Зато Желябов, случайно ошибшийся в соединении проводов, имел веские основания сделать это не случайно.

Вспомним, что в июне 1879 он появился на съездах в Липецке и Воронеже с четкой разработанной программой сотрудничества с либералами. Тогда он не убедил собравшихся и остался в одиночестве (но и позже пытался возобновить собственную агитацию). Он их не убедил, а вот убедили ли они его? А если не убедили, то как он затем должен был поступить? Если честно — то покинуть их компанию. А если руководствоваться индивидуальной политической программой?

Тогда никак нельзя было пускать дело на самотек и оставлять его в руках у террористов. Убийство царя могло начисто сорвать дело введения конституции в России — как в конце концов и получилось. Что же должен был сделать убежденный сторонник введения конституции?

Разумеется, взять дело на себя, занять позицию, наиболее опасную для царя, и сорвать покушение в самый последний момент — как, согласитесь, и получилось. Кто, кроме Желябова, который этого уже не сделает, сможет опровергнуть такую версию?

Характерно, однако, что никаким карам Желябов не подвергся, а продолжалось все большее укрепление его руководящей роли в заговоре. Очевидно, в самом узком кругу идеологов и руководителей происходила совместная коррекция различных точек зрения. Вот Морозов все дальше выпадал из руководящего ядра!

Под Москвой взрыв удался 19 ноября самым замечательным образом. Но и тут произошла случайность: случайно был изменен порядок следования поездов, и взорван оказался не царский поезд, а свитский.

Что можно сказать про такую случайность? Только то, что она произошла через несколько дней после ареста Гольденберга (не спешившего, однако, делиться сведениями со следствием), а это в свою очередь случилось через какое-то время после того, как возобновились контакты Фроленко с полицией. За год до этого он, как мы помним, взял грех на душу — и не спас жизнь Мезенцову, но теперь, схваченный на том, что пытался двурушничать с полицией, он вполне мог сыграть по-другому — и, не выдавая никого в Москве (он ведь действительно не знал никаких тамошних секретов!), мог постараться спасти царю жизнь — и заработать тем самым и себе, и Добржинскому с компанией положительные баллы.

Отсюда — и изменение порядка следования поездов, о чем рассказал Д.А. Милютин: «совершенно случайные обстоятельства ввели злоумышленников в заблуждение: царский поезд обыкновенно идет на полчаса позади другого, так называемого «свитского» поезда; на сей же раз он был пущен от самого Симферополя получасом ранее, чем было назначено по маршруту, впереди «свитского». Взрыв произведен был в то самое мгновение, когда к месту заложенной мины подходил второй поезд. Паровоз успел проскочить; а шедшие за ним два багажные вагона повалились на бок; все прочие вагоны от толчка сошли с рельсов, но, к великому счастью, остались неповрежденными и ни один человек не пострадал»[865] — выглядит все это очень неслучайным!

К тому же полное отсутствие убитых и раненых и дефицит впечатлений очевидцев во всех многочисленных мемуарах тогдашних царедворцев заставляет выдвинуть и предположение о том, был ли действительно пострадавший поезд свитским, а не максимально свободной от людей закамуфлированной подставкой для террористов?

Какой, кстати, поезд спас от взрыва Желябов? Тоже, очевидно, «свитский»!.. Но Желябов об этом знать не мог!

Зато потом Фроленко попал из огня в полымя. После того, как 19 ноября в Москве оправдался его прогноз о взрыве, на него должны были насесть более серьезно: как и от кого он это узнал? Вот и пришел черед предавать Квятковского!

Кстати из Одессы Фроленко скрылся затем неизвестно куда — снова примерно на 2–3 месяца, в том числе и от Лебедевой, с которой они затем поженились и уже не разлучались вплоть до его ареста в апреле 1881.[866]

№ 1 «Народной Воли» вышел в свет 1 октября 1879 года и вызвал у революционной публики немало недоумения.

Фигнер писала: ««Народная Воля» ставила своей первой неотложной задачей свержение самодержавия, и жестокую борьбу с правительством решила вести наличными силами партии. Это было неслыханное новшество: вся рутина прошлого революционного движения говорила против нас. Заявлять о необходимости завоевания политической свободы считалось до тех пор ересью, опасной для осуществления социальной революции с ее экономическим переворотом. Еще большим отступлением от прежних традиций было — не ждать восстания народа, а самим начать битву»;[867]

«политическая борьба, перенесение центра тяжести революционной деятельности из деревни в город, подготовление не восстания в народе, а заговора против верховной власти, с целью захвата ее в свои руки и передачи народу, строжайшая централизация революционных сил, как необходимое условие успеха в борьбе с централизованным врагом, — все это вносило настоящий переворот в революционный мир того времени. /…/ чтобы сломить оппозицию и дать новым взглядам окончательное преобладание в революционной среде, потребовалось 1–1½ года неутомимой пропаганды и целый ряд ослепительных фактов: общий ропот неудовольствия поднялся при выходе номера «Народной Воли» /…/ и единодушный взрыв рукоплесканий приветствовал 1 марта 1881 г.».[868]

Итак, сакраментальные слова произнесены: заговор против верховной власти, с целью захвата ее в свои руки!

Но их не было ни в каких программных документах «Народной Воли» вплоть до конца 1880 года. Провозглашенные основные цели были компромиссом между либеральными и социалистическими: классические требования демократических свобод, но сверх того — передача земли в общенародное распоряжение и, менее определенно, принятие мер к переходу заводов и фабрик в руки рабочих. Имелся и пресловутый тезис о передаче власти в руки народа: «Наша цель: отнять власть у существующего правительства и передать ее Учредительному собранию /…/. Подчиняясь вполне народной воле, мы, тем не менее, как партия, сочтем должным явиться перед народом со своей программой».[869]

Таким образом, благоразумно обещалось в случае захвата власти Учредительное собрание не разгонять, хотя вопрос об этом неоднократно обсуждался, и большинство заговорщиков склонялось к вполне большевистскому подходу к данной проблеме.

Позднее, уже в сентябре 1880 года, в № 2 «Черного Передела», Плеханов писал: «Один из Александров, II или III, это в сущности все равно, вынужден будет высочайше пожаловать конституцию, которая удовлетворит интересам высших классов. На минуту нарушенное согласие между ним и монархом восстановится, голодающему народу кинут корку-другую хлеба, охранителей из «департамента» заменят охранители из Земского собора, и «порядок» будет восстановлен к общему удовольствию всех заинтересованных в его сохранении.

В этом споре за власть между отживающим абсолютизмом и нарождающейся буржуазией какую роль будут играть социалисты? Сосредоточат ли они свои силы на политической борьбе или найдут для себя в народе дело более плодотворное, более достойное партии, написавшей на своем знамени экономическую революцию в интересах трудящихся масс?»[870]

Одновременно и П.Л. Лавров недоумевал: почему «Исполком» призывает к Учредительному собранию и как он надеется заполучить большинство на выборах в этот орган?

Да и в собственных рядах начертанные политические перспективы рисовались не в радужных тонах. Фигнер вспоминала, почти дословно повторяя одну из тогдашних статей Плеханова: «Самый вопрос о временном правительстве при наличном составе партии был у нас скорее вопросом академическим, без мысли, что мы увидим его, а тем более войдем в него, и ставился для стройности программы, для будущего, когда революционная партия разрастется до обширных размеров. А если доживем и увидим, то скорее всего жар загребут нашими руками либералы: земские и городские деятели, адвокаты, профессора и литераторы, как это было до сих пор во Франции ХIХ века.

И приходилось идти на это, лишь бы сбросить царизм, душивший все силы народа, осужденного на нищету, невежество и вырождение»[871] — выделенные нами слова и принадлежат Плеханову.

Николай Морозов вовсе не стремился к захвату власти, а считал необходимым ввести терроризм в качестве постоянного фактора политической жизни, направляющего из-за угла весь ход общественных процессов — совсем в стиле современных международных террористов. В брошюре, изданной в 1880 году в Женеве, он писал: «террористическая борьба именно и представляет то удобство, что она действует неожиданно и изыскивает способы и пути там, где этого никто и не предполагает.