Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

По вечерам во флигельке подолгу горела лампа с зеленым абажуром, и Марья Сергеевна наблюдала из своего окна, что они делают. Окна были завешены какими-то старенькими сторками только до половины, и ей сверху все было видно. Конечно, не хорошо подглядывать, что делается в чужой квартире, но, во-первых, она была так несчастна, а во-вторых, делала это совершенно машинально, без всякого злого умысла. Да и эта парочка была счастлива таким чистым счастьем, что могла бы настежь открывать все окна и двери.

Марья Сергеевна знала, когда он ставил в кухне самовар, потому что она в это время приготовляла чайную посуду. Как она мило суетилась, как любовно ставила на свое место каждый стакан, отходила и сама любовалась образцовым порядком. Наконец, он вносил кипевший самовар. Как долго они сидели за чайным столом! Она нарочно пила из своей маленькой чашечки так медленно, чтобы выиграть время. Ведь сейчас после чая он опять сядет за свою работу, а она будет скучать. Бедняжка, она не могла даже читать. Ей вообще делалось тяжелее с каждым днем, хотя она и имела такой бодрый вид. Конечно, она не желала огорчать мужа и многое скрывала: да, тяжело, но зачем беспокоить его, когда ему нужно работать.

Марья Сергеевна чувствовала, как ей было тяжело и скучно, пока он сидел за своей работой. Она лежала на диване, гуляла по комнате, садилась к окну, брала книгу, пробовала шить и кончала тем, что подходила к нему, обнимала его за шею и говорила:

– Ведь я тебе не мешаю, Аркаша?

– Нет, не мешаешь, голубчик… Я скоро кончу.

Она успокаивалась на несколько минут и опять подходила к нему.

– Я тебе не мешаю?

– О, нисколько…

В его голосе слышалось уже легкое раздражение, и она делалась грустной, забиралась куда-нибудь в дальний уголок и засыпала здесь, как напроказивший и наказанный ребенок. Марья Сергеевна, конечно, не слышала их разговоров, но чувствовала, что они должны говорить именно так. Да, она убеждена была в этом.

Но вот работа кончена. Он поднимается, подходит к ней. Нет, решительно в такие моменты в маленькой комнатке делалось светлее, потому что светлела она своей детской улыбкой, светлела счастливыми глазами и так хорошо протягивала ему свои руки.

– Милый, подними меня… А что мы теперь будем делать?.. Что делать?..

Он обнимал ее, и, обнявшись, они долго ходили по комнате, пока она не уставала. Он чувствовал, как у него в руках распускалась эта молодая жизнь, как у нее начинала кружиться голова, и бережно усаживал ее на любимый стул, на любимое место к столу, – у нее все было любимое, начиная с красных туфелек. Появлялись карты – это он придумал, чтобы чем-нибудь развлечь ее. Они играли в рамс по целым часам. Эта механическая забава всегда оживляла ее. Не правда ли, как весело иногда сплутовать, особенно если вы умеете незаметно спрятать туза? Он следил с большим вниманием, когда она сдавала, и все-таки нередко попадал впросак. Как она весело хохотала, когда невинное плутовство удавалось! С ней смеялось все… Эта дрожь смеха вырывалась даже на улицу. Да, она смеялась до слез и на время забывала все. Да, все… Это было такое хорошее детское веселье, и он готов был вечно проигрывать в рамс. Впрочем, происходили и недоразумения, когда он ловил ее с поличным. Она отчаянно защищалась, потому что и шестая карта была сдана случайно, и туз попал тоже случайно, и передернула она две карты тоже случайно.

– Я удивляюсь, Надя, что ты можешь лгать из таких пустяков?..

– Я?!. Лгать?..

Карты летели на стол, и они расходились. Она – в любимый уголок на диване, он – к своему письменному столу. Но такая размолвка продолжалась всего несколько минут, потому что Надя признавалась во всем и с новым хохотом рассказывала все то, чего он и не подозревал. Он удивлялся, крепко целовал ее, и игра загоралась с новым азартом.

– Аркашечка, честное слово, я не буду больше плутовать.

– Хорошо, увидим.

Он увлекался игрой до того, что не замечал, как по-детски начинали слипаться эти дорогие глаза, как устало шевелились белые тонкие пальцы, как равнодушно выкрадывались тузы – карты были старые, заигранные до того, что из них можно было сварить суп. Но неудобство заключалось не в их почтенной давности, а в том, что Надя разметила все лучшие карты царапинами, пятнами, загнутыми углами. Часто в самый интересный момент, когда ему только что начинало улыбаться карточное счастье, она выпускала свою игру и говорила усталым голосом:

– Вчера мы проходили мимо колбасной, Аркаша… там на тарелочке лежали такие аппетитные сосиски…

– Отлично! Мы их сейчас добудем…

– Ради Бога, только те самые… Они на тарелочке… тарелочка стоит в уголке. С синим ободочком… Я их заметила еще вчера.

– И горячий розанчик?

– И горячий розанчик…

Он быстро нахлобучивал свою поповскую шляпу и летел за сосисками. Она ждала его с великим нетерпением, считая минуты. Но бывало и так: он является с покупкой и находит ее заснувшей в своем уголке на диване. Милая крошка, как она хорошо умела спать!.. Его охватывала каждый раз какая-то необъяснимая жалость к ней и та мужская нежность, которая боится даже проявить себя. Он на цыпочках усаживался к своему столу и старался не шуметь бумагой, – ведь у нее был такой чуткий и тревожный сон. Вот она дышит так неровно и порывисто… Бедняжка не находит покоя и во сне, да это и не сон в собственном смысле, а тяжелое забытье, после которого она поднималась с тяжелой головой и красными глазами. Странно, что это пробуждение отмечалось концом недоговоренной фразы:

– …Купил?

– Да, все купил, моя радость, мое счастье…

Она страдала аппетитом женщин в ее положении, и он любовался, как она съедала все, из вежливости предлагая ему сначала половину, потом четверть, потом последний «стыдливый кусочек».

Ах, милые, бедные, счастливые!..

Раз в воскресенье утром горничная Маша прибежала сказать Марье Сергеевне, что он пришел и желает ее видеть «по делу». Марья Сергеевна даже испугалась, беспричинно испугалась, как боятся только хорошие женщины. Она вышла к нему в гостиную и только тут в первый раз хорошенько рассмотрела его. Он не произвел на нее хорошего впечатления: такой худой, с сосредоточенным взглядом, усталый и одетый довольно небрежно. В ее воображении сложился другой человек.

– Мне необходимо переговорить с вами относительно платы за квартиру, – смущенно начал он, перебирая в руках свою поповскую шляпу. – Видите ли, сейчас я… т. е. мне было бы трудно платить вам