Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

стояла в окне. Вот и он… Как он быстро входил в калитку – не входил, а влетал, и почти бегом бросался к заветной двери.

– Милые… милые… – шептала Марья Сергеевна со слезами на глазах, – как они любят друг друга!.. И какие, должно быть, бедные…

Кухарка Агафья и горничная Маша давно вызнали все подробности о новых жильцах. Марья Сергеевна не любила слушать сплетни прислуги, а тут сама расспрашивала про жильцов.

– Не здешние они… – рассказывала Агафья, – значит, дальние. Его Аркадием Васильичем звать, а она Надежда Петровна… Он фершалом определился в земской лазарет. Молоденькие такие да бедные… Ничего-то у них нет, а купить не на што. Так сильно колотятся… А промежду себя дружно живут: не наглядятся. Известно, молодые… Ох-хо-хо!.. Она сама и в куфне стряпает… Ничего, бабочка славная и хозяйство знает. Все высчитывает, каждый грошик, штобы аккуратнее… А муж придет – она ему сейчас в бумажку читать: вот это купила, милый, другое купила, бесценный… Сильно колотятся деньгами-то. Она ему свою бумажку читает, а он ей ручки целует… Бедные, а господский обычай соблюдают. Он когда купит што лишнее, штобы ее побаловать, так она как его бранит!.. Весело поглядеть на них, барыня. А как-то я прихожу к ней в куфню, а она сидит, моя голубушка, плачет-заливается… Суп испортила… То-то, подумаешь, горе великое!.. А в другой раз говядину сожгла и спрятала… Совесть тоже есть. Востренькая бабочка, и все сама, везде сама, кабы не ее-то женская часть… Близко уж время: проходит не проходит недели с две.

Иногда она ходила без него за покупками. Нужно было видеть, с каким деловым видом она выходила на улицу, на ходу рассчитывая свои издержки. Возвращалась она такая усталая и недовольная. Видимо, что ее мучили вот эти крошечные расчеты; может быть, она даже покупала что-нибудь лишнее, соблазнившись слишком хозяйственными соображениями. Бедненькая, как Марье Сергеевне хотелось помочь ей, успокоить, обласкать, приголубить, но ее удерживал и ложный стыд, и нежелание навязываться с непрошенным знакомством, и боязнь показаться нахальной. Бедные люди имеют свою гордость, и они правы. Кроме всего этого, Марью Сергеевну удерживало еще совершенно особенное чувство: она боялась заразить своим несчастием… Ведь бывают заразительные болезни, а несчастие – тоже болезнь, самая худшая из всех болезней. Потом, это чужое счастье еще рельефнее выставляло ее собственное горе… Нет, она останется одна, вот здесь, и будет переживать все со стороны.

Самая трогательная картина получалась после обеда, когда молодая парочка отправлялась гулять. Это было необходимо для нее, и он с таким торжествующим вниманием следил за каждым ее шагом, за каждым движением. Молодое счастье сказывалось в каждом шаге. Марья Сергеевна несколько раз потихоньку выходила на улицу и шла за ними, как скорбная тень. Да, они счастливы, счастливы до того, что даже не сознают своего счастья. Как она боялась, чтобы она не сделала какого-нибудь неловкого движения, чтобы кто-нибудь не толкнул ее, чтобы она не утомилась слишком… Милые, милые, милые… Эта парочка останавливалась перед магазинами и очень внимательно осматривала все вещи, особенно те, на которых были обозначены цены.

– Аркадий, мы это купим, когда… – с оживлением говорила она, глядя на него глазами, полными немой радости.

– О, да… Мы прямо весь магазин купим…

– Но ведь все это будет нужно, Аркаша.

– Купим, голубчик, все купим…

Особенно долго они останавливались пред магазинами с детскими вещами. Все эти распашонки, порт-бебе, платьица, вообще, все детское приданое – так прелестны. Она особенно пристально рассматривала все эти чудные вещи, вздыхала и молча прижималась в мужу. О, она сделает все это сама… все. Но была одна вещь, которую нельзя было сделать дома и на которую они приходили посмотреть ежедневно. Это была великолепная детская колясочка, на рессорах, на резиновых шинах и с раздвижным верхом. На колясочке висел билетик: 25 рублей. Заветную вещицу они смотрели молча и не говорили ни одного слова, потому что ведь это была недосягаемая мечта… Марья Сергеевна издали наблюдала молодую чету и то жадное внимание, с которым она любовалась колясочкой, и про себя решила, что подарит им ее, как только родится ребенок. Да, подарит потихоньку, чтобы не знали, от кого она, и будет издали любоваться их счастьем.

Гуляя мимо магазинов, они составили себе приблизительно всю будущую обстановку, – вернее сказать, составила она: ведь он в этом случае смотрел ее глазами и вперед был согласен на все, тем более, что она относилась в вещам с какой-то болезненной страстностью, резко разграничивая любимые от никуда негодных. Да, она вперед любила свою будущую обстановку, то гнездо, которое вила мысленно, и пристальным вниманием взвешивала мельчайшие подробности. Эта способность делить все вещи на две резких категории: отличные, любимые, прекрасные с одной стороны и никуда негодные с другой – эта способность постоянно удивляла его мужской ум, и он часто подшучивал над ребячеством жены. Она спорила с ним до слез, пока он не соглашался с ней во всем. Разве была какая-нибудь возможность не согласиться, когда спорят до слез? И как мило она спорила… Эти детские глаза темнели, губы складывались так решительно, слова говорились тоном, не допускавшим возражения – нет, оставалось только соглашаться. Всего забавнее выходило то, что когда он соглашался – она плакала: слезами выливалась неизрасходованная энергия. Милые женские слезы, сколько в них беспомощной поэзии, сколько той правды, которую мужчины в большинстве случаев понимают немного поздно.

– Да, есть вещи любимые… – продолжала доказывать Надежда Петровна, хотя муж уже согласился с ней во всем. – Они сами по себе ничего не значат, а дороги именно тем, что нравятся. Приятно такую вещь всегда видеть около себя. Например, колясочка на резине… Она нам заменит и детскую кроватку, и в ней мы будем вывозить нашу девочку гулять, – ведь у нас будет девочка!

– Да, да… Конечно, девочка.

– Такая маленькая девочка… Я всегда буду водить ее в белом. Лучше белого костюма ничего не может быть для ребенка…

– Да, да… хотя это и не совсем удобно, потому что белое так скоро пачкается. Впрочем, я это так… Именно, девочка, Надя. В дом девочка вносит тепло, уютность, поэзию, а мальчишки вечно шалят, кричат, и вообще – пренеприятный народ.

– Да, девочка в белом… Помнишь, какой смешной белый капор выставлен был в окне? Весь в кружевах, а из капора будет смотреть такая забавная рожица.

Часть этих разговоров Марья Сергеевна случайно подслушивала, и у нее каждый раз навертывались слезы на глазах. Да, вот какое должно быть счастье, и всего удивительнее то, что они