Кетополис: Киты и броненосцы - Грэй Грин

– Мама… – прошептал Петар.

– Они утонули, сынок, – шевельнулись губы Марши. – Они. Все. Утонули…

Покачнувшись, мать упала вниз лицом в расплывшуюся по полу лужу.

Официальное извещение о смерти семья получила только через три дня. Но Петар секунды не сомневался, что мать знает, о чем говорит.

С тех самых пор Петару достаточно было лишь поглядеть на открытую воду, чтобы накатили воспоминания. Как он тащит с кухни мать – бесчувственную, мокрую и тяжелую, словно утопленница, а под ногами плещется вода и посудные черепки хрустят, будто косточки мертвецов. Вода все рвется из крана с шумом, который кажется мальчику похожим на злобный хохот, и в голову вливается осознание, что отца и братьев больше нет. Вода взяла их себе, и теперь они мертвы.

От этих мыслей Петар застывал истуканом. Глядел в воду, и ему казалось, что оттуда просвечивают лица мертвецов – жалобные, пугающие, требующие. Манящие к себе. От невозможности отвести или хоть зажмурить глаза на лбу выступал холодный пот. И если некому было увлечь Петара в сторону, то через несколько минут он терял сознание.

В ордене ионитов об этом знали многие. Страх открытой воды мешал Петару выполнить главное предназначение ионита: в день Большой Бойни отправиться на корабле в море, чтобы слово Божье помогало сражаться с китами.

Гибель китов в Большую Бойню означает, что день, когда огромная волна затопит Кетополис, отодвигается. Петар понимал, что любой младший ионит на корабле может сделать больше для спасения Кето, чем он в храме. Да, молодой священник был старателен в постижении и передаче другим слова Божьего и усерден в служении Ему, так что благодаря этому – да еще, нельзя не признать, дядюшкиной протекции – Петар был рукоположен в диаконы. Сослужил не только дядюшке Томашу, но порой и самому епископу, мог читать проповеди и исповедовать. Но без участия в Большой Бойне дальнейшая карьера в ордене была невозможной.

– Обидно мне за нас, племянник, Иона тебя забери! – вздыхал иной раз по-родственному дядюшка, и квадратный его подбородок с ямочкой посередине подрагивал с укором. Обидно, соглашался Петар. Но даже ходить ежедневно мимо канала было выше его сил.

Сегодня пришлось…

– Сынок, завтрак готов! – Сколько Петар себя помнил, мать всегда будила его этой фразой.

– Мама, мне на утреннюю мессу, позавтракаю после, в трапезной, – этот ответ оставался неизменным последние лет восемь. Мать кротко кивнула и вышла из комнаты. Петар, одеваясь, уловил идущий из кухни запах и страдальчески поморщился.

Нос не обманул его. На столе у матери красовалось блюдо с жаренной кусками рыбой. Хрустящая прозрачная кожица сочилась маслом, золотисто-розовое филе лукаво выглядывало из-под сухарно-лимонной панировки. Едва уловимый аромат посыпанного сверху укропа дополнял это кулинарное пиршество.

Молодой священник непроизвольно сглотнул.

Марше всегда удавалась рыба, не зря была она когда-то женой и матерью моряков. Петар не ел ничего морского с тех пор, как стал ионитом.

– Покушай, сынок. Разве в орденской трапезной кто-нибудь приготовит моему Петрачеку такую вкуснятину? Не бойся, никто не узнает.

Петар никак не мог разгадать, наигранным ли было то простодушие, с которым мать всякий раз ставила на стол его тарелку и столовый прибор. Манящий запах возвращал в счастливое детство…

– Мама, Бог узнает, – сказал он спокойно.

– Ничего – я попрошу Его, и Он простит моего сыночка. Последнего моего живого сыночка. Он сильно задолжал нам с тобой, Петрачек, поэтому простит.

Утро всегда начиналось так, с небольшими вариациями. Иногда Петар, одевшись, сразу выскальзывал за дверь – и по дороге корил себя за недостойное почтительного сына поведение. Иногда, отказавшись от еды, не спорил с матерью, а спокойно прощался, хоть это было и нелегко. Иногда просил не искушать его самого и не кощунствовать, ставя требования перед самим Богом…

Но сегодня решительно взял блюдо с рыбой, отнес его к кухонному шкафу и выставил на ледник.

– Мама, я есть не буду. И ты не ешь рыбы, мама! Сегодня канун дня Ионы-пророка, завтра флот выходит на Большую Бойню, – священник мотнул головой в сторону залива. Где-то там уже готовились к отплытию сотни кораблей, от громадных броненосцев до небольших пакетботов. – Ты забыла, что истинно верующие держат пост от рыбы, чтобы не разъярить китов и почтить память святого Ионы. Мама, ведь прежде ты не ела рыбы в этот день! Ты помнила, что за твой грех могут быть наказаны другие люди, моряки!

– Это пустяки, сынок, глупые выдумки, – безмятежно ответила мать. – Твой отец и братья сказали, что для китов не имеет никакого значения, едим ли мы рыбу.

– Мама… – почти простонал Петар, подыскивая возражения и с тоской сознавая, что для Марши они не значат ничего. В этот момент и звякнул дверной колокольчик.

Мать, походя отодвинув Петара, устремилась в прихожую. Щелкнули механические замки, и голос консьержки осведомился:

– Как нынче ваше здоровье, сударыня Марша?

– Спасибо, Ружена, неплохо для моих-то лет. А вы как себя чувствуете?

– Ах, сударыня Марша, эти туманы, матка боска… Где уж тут остаться здоровой, – немолодая консьержка чихнула. – Подскажите, пожалуйста, как у нас будет сегодня с погодой?

– Как сегодня с погодой? – эхом повторила мать и смолкла. Само молчание ее было сосредоточенным, словно она выглядывает в окно, пытаясь оценить низкие тучи и розовую полоску зари. Или прислушивается к чему-то, слышному издалека и только ей.

Петар прекрасно знал, что окна в прихожей не было.

– Ветер с моря, холодно, – мать будто повторяла за кем-то. – Днем, пожалуй, небо будет облачным, но без дождя. А вот к вечеру соберется дождь. Впрочем, возможно даже, что и снег.

– Ах, что вы, да неужели снег?! Первый в этом году, и именно сегодня, в канун Большой Бойни! – закудахтала консьержка.

– Да уж, задуши нас кальмар, – сказала мать все так же отрешенно. Петар даже не вздрогнул, услышав, как грубо выкатилось изо рта Марши любимое выражение отца. Пора было вмешаться, и он шагнул в прихожую:

– Доброго вам дня, сударыня Ружена, благослови вас Господь. Сегодня еще и канун великого праздника Ионы-пророка, так что надеюсь увидеть вас в церкви, самое время побывать у исповеди.

– Хорошо, Петрачек… то есть отец Петар, – консьержка попятилась назад, перекрывая массивной фигурой дверной проем. – А… когда сегодня вечерняя служба?

– Как обычно, сударыня Ружена, – прохладно улыбнулся молодой священник. – В девятнадцать часов. К исповеди можно подойти в любое время дня.

– Ясно, Петрач… отец Петар, – сказала консьержка, уже стоя на лестнице, но не осмеливаясь повернуться спиной. – Я пойду, пожалуй, там ведь люди могут…