Светлый град на холме, или Кузнец - Татьяна Иванько

Очень славный человек был Ингвар.

А как он обожал сына, как гордился им! Я видела с какой любовью он смотрит на него, с каким восхищением, как радуется всем его успехам. Такого света я никогда не видела в лице у Рангхильды, она всё воспринимала будто на свой счёт. Но, возможно, я просто лучше отношусь, нет, теперь уже относилась к свёкру, чем к свекрови…

Кому-нибудь покажется странно, но после того, как я узнала, что это она сделала меня несчастной и бесплодной, заставила мучиться сознанием того, что я занимаю не своё место столько лет, я не злилась на неё. Потому ли, что всё закончилось, дорогой ценой, но закончилось. И вот он, мой сын, здоровый и крепкий уснул у моей груди, насытившись молоком, а второй скоро станет бить ножками у меня под сердцем. И это счастье было так огромно, что никакая злость и обида, желание мстить не могли родиться во мне. Или потому, что я понимала, чувствовала, что Рангхильда от своей злобы страдает куда больше, чем все её жертвы. Не может быть радостным и благополучным человек, с таким грузом грехов на душе. Нельзя и на миг быть счастливой, если делаешь столько зла. Оно поселяется в тебе и разъедает хуже яда.

А теперь умер Ингвар, она не может не страдать от этого. Как бы она не думала, а она его любила. Пусть по своему, не так, как он был достоин, но сейчас она страдает.

Почему же Сигурд уехал от матери так скоро?

Он приехал почерневший от горя. Не смотрит ни на кого. Собрали Совет, обсудить, что привёз Гагар, вернувшийся накануне поздно вечером. Сигурд слушает его, не глядя в его лицо, будто отсутствуя.

Я не отсутствовал, отнюдь, я слушал. Слушал очень внимательно. И то, что рассказал старый воевода, подтвердило самые худшие мои предположения…

…Я принял Гагара со всем радушием на какое был способен. Во-первых: теперь, когда у меня всё уже было готово к наступлению мне незачем было противоречить конунгу и вызывать его гнев. Поэтому я сходу согласился на все его требования.

А во-вторых: я хотел по-дружески за кубком хмельного побеседовать с бывшим алаем Эйнара, с тем, кто был свидетелем того, что я ни помнить, ни знать не мог.

Как и все старики, Гагар любит пуститься в воспоминания, а мне только это и надо было…

Кроме того, я получил недавно несколько писем Эйнара, адресованных Рангхильде, которые Эрик Фроде выкрал у неё и хранил у себя, чтобы, думаю воспользоваться когда-нибудь к своей выгоде. Письма пришли с такой задержкой потому что Фроде умер внезапно. И пока его наследники, а это были несколько женщин, что прислуживали ему и сожительствовали с ним, разобрали его вещи, пока сообразили отправить с гонцом запечатанные свитки подписанные моим именем, прошёл целый год.

Ещё я получил списки с родовой книги конунгов Брандстана и узнал из них, что Сигурд родился через семь месяцев после свадьбы Рангхильды и Ингвара. Тогда его долго не показывали приближённым, говоря, что он родился недоношенным, но я помню его в первые дни, он был крупным, крепким малышом, меня подпускали к нему, я хорошо помню как он болтал розовыми пятками, лёжа в люльке на попечении множества мамок и под пристальным присмотром Лодинн и самой Рангхильды. Помню, я так и не понял тогда этого слова «недоношенный».

А теперь ещё воспоминания Гагара, которые, конечно, всего лишь утвердили меня в том, что я знаю теперь. Так что обижать старика Гагара мне было вовсе незачем. Я отпустил его с полным ощущением того, что он полностью и успешно выполнил своё посольство.

Но я понял тебя, Ньорд…

Поэтому, когда Гагар закончил свой подробный и обстоятельный доклад о том, как смиренно воспринял Ньорд моё распоряжение о низложении его с трона конунга Асбина, я оглядел всех моих алаев и сказал:

— Готовьте рати.

— Сигурд, но по всему… — возразил было Гуннар.

— Готовьте рати, Ньорд выступит в ближайшее время. Если уже не выступил.

— Невозможно, Сигурд! Никто в своём уме воевать Свею не пойдёт! — поддержал его и Торвард.

— Значит, считайте, что Ньорд не в своём уме. Готовьте рати.

Хотя Сигурд сегодня ни разу не взглянул на меня, вопреки обыкновению, я была полностью согласна с его решением. Ньорд никогда бы не согласился мирно сойти с трона и стать фёрвальтером, если бы не предполагал получить больше. Получить всё.

— Да ещё одно, алаи, должен оповестить вас, наша дроттнинг скоро подарит Свее второго наследника, — сказал Сигурд, опять не глядя на меня. Бедный мой…

Совет радостно зашумел, все улыбались, поздравляли, шутили, что йофуры «долго запрягали», а теперь… Словом ни траурное бесчувствие Сигурда, ни его приказ готовится к войне, не смогли сбить веселья по поводу ожидания ещё одного наследника.

Даже издали, через этот большой стол я чувствую твоё тепло, Сигню. Даже не глядя на тебя, я ощущаю свет твоих глаз, согревающий меня. Я не могу смотреть на тебя, ведь даже так, не глядя, я не могу не испытывать желания. Если же я встречу твой взгляд…

Нельзя говорить. Нельзя, чтобы она узнала. Чтобы хоть кто-нибудь узнал.

Нельзя больше спать с ней.

Но что я скажу… Чем я объясню… Да и как я смогу сделать это?.. Но я должен. Я должен прекратить, как мать это сказала… кровосмешение…

Мама, ты не посвятила меня в свой заговор потому что знала, я отвергну его. Я не стал бы участвовать в нём, как бы ни мечтал быть конунгом Свеи. Но ведь я и мечтал, потому что считал себя вправе…

Если бы я рос как бастард, кем бы я стал тогда? Кузнецом? Или скальдом, может быть? Боги не одарили меня таким голосом и музыкальным даром, каким обладал Боян, но бродить по Свее и сочинять баллады и сказки, я, вероятно смог бы…

Но я вырос конунгом. Мама, ты взращивала моё честолюбие, мои устремления к образованию и познанию мира. Я — конунг, я тот, кто я есть и не могу быть никем другим…

Из горячей бани я пришёл в терем. Надо подумать. Надо подумать. Побыть одному. Как мне совместить в себе то, что я знаю теперь с тем, что я должен. Должен остаться конунгом, чтобы защитить Свею, чтобы защитить Сигню.

Что Ньорд сделает со Свеей? Он не признаёт моих взглядов. Моих стремлений к просвещению для всех, к преобразованию