Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров) - Генрик Сенкевич

И это тоже было сочтено доброй приметой. Глаза солдат горели, сердца бились жаждой битвы, даже начальники разделяли всеобщий энтузиазм. Подчаший плакал и молился, каштелян и староста бряцали саблями.

Никто не спал эту ночь в лагере, возгласы и крики продолжались до утра.

На рассвете прибыл с рекогносцировки пан коронный писарь Сераковский и принес известие, что неприятель находится в пяти милях от лагеря. Его отряд имел столкновение с превосходящими силами татар; в схватке погибло несколько офицеров. Привезенные "языки" утверждали, что вскоре прибудут Хмельницкий и хан со всеми силами. День прошел в ожидании и приготовлениях к обороне. Князь, принявший без дальнейших колебаний командование на себя, осматривал войско, назначал каждому, где стоять, как защищаться и как приходить на помощь другим. В лагере воцарился превосходный дух; дисциплина вновь укрепилась, беспорядков как не бывало. К полудню все уже были на своих позициях. Стражи, расставленные перед лагерем, каждую минуту доносили, что делается вокруг. В окрестные деревушки были высланы люди забрать всю провизию, какая только отыщется. Солдаты на валах весело разговаривали и распевали песни, а ночь проводили у костров, с саблями в руках, как будто в ожидании неожиданного штурма.

Действительно, на рассвете со стороны Вишневца что-то зачернело. Городские колокола забили тревогу, а в обозе протяжные голоса труб объявили, что неприятель близко. Пешие полки вышли на валы, кавалерия стояла готовой при первом знаке броситься в атаку, у пушек зажгли фитили.

В эту самую минуту появился князь на своем белом коне. Он был в серебряных латах, но без шлема. На лице его не было и следа тревоги; напротив, глаза его смотрели бодро и весело.

— А вот и наши гости, господа! Вот и гости! — повторял он, проезжая вдоль валов.

Наступила тишина; слышно было, как ветер шелестит знаменами, обвивая их вокруг древков. Неприятель подошел так близко, что его уже можно было хорошо разглядеть.

То была первая волна, но не сам Хмельницкий с ханом, передовой отряд из тридцати тысяч ордынцев, вооруженных луками, самопалами и саблями. Захватив полторы тысячи человек, высланных за провизией, они шли густой толпой от Вишневца, потом, вытянувшись в полумесяц, начали заходить с противоположной стороны, к Старому Збаражу.

Князь, убедившись, что это был лишь отряд, приказал кавалерии выйти из окопов. Раздались голоса команды, и полки начали вылетать из-за валов, как пчелы из улья.

Равнина наполнилась людьми и лошадьми. Издали можно было разглядеть с буздыганами в руках ротмистров, осматривающих хоругви и строящих их в боевом порядке; лошади весело фыркали. Наконец из общего строя выехали две хоругви княжеских татар и медленным шагом двинулись вперед. Первым скакал рыжий Вершул, с трудом сдерживая коня, который, как шальной, рвался навстречу врагу.

Лазурь небес не омрачала ни одна тучка. День был на диво солнечный, светлый.

В это же время со стороны Старого Збаража показался княжеский обоз, который не поспел прийти вовремя со всем войском и теперь опасался, как бы ордынцы не окружили его сразу. Так и случилось: полумесяц стремительно двинулся ему навстречу. Крики "Алла!" долетели до ушей стоящей на валах пехоты; хоругви Вершула также ринулись на помощь.

Но полумесяц достиг обоза раньше и опоясал его, словно черной лентой, а одновременно с этим несколько тысяч татар с диким воем кинулись к Вершулу, стараясь окружить и его. Вот тут и можно было увидеть, сколь опытен Вершул и ловки его солдаты. Заметив, что его обходят справа и слева, он разделил свой отряд на три части. Неприятель вынужден был всею своею массою разворачиваться сообразно его маневрам, не имея возможности напасть сразу. Наконец, враги столкнулись грудь в грудь, но Вершул ударил в самое слабое место, разорвал линию татар и сразу оказался у них в тылу, но, не обратив внимания на это, вихрем помчался к обозу.

Старые стратеги, глядя с валов, восклицали:

— Только княжеские офицеры могут так сражаться!

Тем временем Вершул ударил острым клином в кольцо, окружающее обоз, пробил его, как стрела пробивает тело солдата, и в мгновение ока оказался в самой его середине. Теперь закипела отчаянная битва. Чудное зрелище! Обоз, точно подвижная крепость, выбрасывал длинные ленты дыма, изрыгал огонь, а вокруг роился человеческий муравейник, по краям которого носились кони без седоков: в середине — шум, треск, грохот ружей. Как и кабан обороняется белыми зубами и не дается наседающим на него псам, так и обоз среди тучи татар оборонялся с отчаянием и надеждой на помощь, более значительную, чем отряд Вершула.

Но вот на равнине запестрели красные колеты драгунов Кушеля и Володыевского, словно лепестки красных цветов, гонимые ветром. Вот и они доскакали до массы татар и погрузились в нее совсем… вот и ничего не видно, только свалка сделалась еще сильней. Солдаты на валах удивлялись, отчего князь не пошлет сразу большую помощь, но у князя были на это свои соображения. Он хотел всем показать, с какими людьми пришел он, закалить примером сердца солдат и подготовить их к еще большим опасностям.

Огонь из табора ослабевал, значит, не было времени заряжать, или, может быть, ружейные стволы чересчур накалились, зато крики татар становились все сильней. Князь дал знак, и три хоругви — одна его собственная под началом Скшетуского, другая старосты красноставского, третья королевская — двинулись к обозу. Они ударили, сразу разорвали татарское кольцо, потом оттеснили его на равнину, погнали к лесу, разбили еще раз, и обоз, среди радостных криков и пушечных выстрелов, благополучно въехал в свои окопы.

Однако татары, зная, что за ними идут Хмельницкий и хан, не исчезли из вида, напротив, вскоре появились опять, окружили весь лагерь, занимая дороги и ближайшие деревушки, из которых тотчас же поднялись к небу столбы черного дыма. Множество татарских всадников приблизилось к самым окопам, а навстречу им из крепости высыпали княжеские и коронные солдаты.

Вершул уже не мог принимать участия в обороне; раненный в голову при защите обоза, он лежал без движения в своей палатке, зато пан Володыевский, хотя весь и окровавленный, чувствовал себя неудовлетворенным и выскочил в числе первых. Схватки длились до вечера. Рыцари с валов смотрели на бой, как на красочное зрелище. Мундир пана Володыевского мелькал по всему полю. Скшетуский обратил на него внимание пана Лянцкоронского, а Заглоба, хотя пан Михал и не мог его слышать, поощрял его криками и только изредка обращался к стоящим поблизости солдатам:

— Посмотрите, господа! Это я его выучил действовать саблей. Хорошо! Отлично! Ей-Богу, он скоро со мной сравняется!

Но солнце зашло, и бой подходил к концу. На поле остались лишь бездыханные тела людей и трупы лошадей. В городе зазвонили к вечерне.

Ночь надвигалась медленно, но мрак разгоняло зарево пожаров вокруг. Горели Залостицы, Люблянки, Кретовицы, Вахловка — вся окрестность пылала. Ночью дым казался красным, звезды бледно светились на розовом фоне неба. Стаи птиц из лесов, зарослей, с прудов с громкими криками поднимались и кружились в воздухе, освещенные пожаром, словно летучие огоньки. В лагере скот, пораженный невиданным зрелищем, издавал жалобное мычание.

— Не может быть, — говорили между собою старые солдаты, — чтобы один татарский отряд мог учинить столько пожаров; наверное, это приближается Хмельницкий с казаками и всею ордой.

Гетмана ждали в эту ночь. Солдаты все до единого были на конях, народ усыпал крыши и башни. Все сердца бились неспокойно. Женщины рыдали в костелах, простирая руки к Святым Дарам. Тревожное ожидание тяготело над всем городом, крепостью и лагерем.

Но ждать пришлось недолго. Ночь еще не наступила, как на горизонте показались первые шеренги татар и казаков, за ними другие, третьи, десятые, сотые, тысячные. Можно было подумать, что это все леса сорвались со своих корней и идут на Збараж. Напрасно глаза человека искали границы этих полчищ далеко, необозримо далеко чернели массы людей и лошадей, теряясь в дымке и зареве пожарищ Они шли, словно саранча, которая покрывает всю землю своим страшным, подвижным покровом. Наконец, за четверть мили от крепости, казаки остановились и начали разжигать костры.

— Видите костры? — шептали солдаты. — Они тянутся дальше, чем конь может проскакать без остановок.

— Иисус, Мария! — сказал Заглоба Скшетускому. — Вы знаете, что у меня сердце льва, что я не ведаю страха, но все-таки желал бы, чтоб их до утра черти прибрали. Ей-Богу, их уж чересчур много. И в долине Иосафата, пожалуй, такой толкотни не было. Скажите, пожалуйста, чего нужно этим злодеям? Чего всякий дурак не сидит дома, не справляет спокойно барщины? Чем мы виноваты, что нас Господь Бог сотворил панами, а их мужиками и приказал повиноваться нам? Тьфу! Меня злоба разбирает! Кроткий я человек, на все уступки согласный, но для них было бы лучше не доводить меня до каленья. Слишком много дали им воли, слишком много хлеба, вот они и расплодились, как мыши на гумне, а теперь аж на котов кидаются. Погодите ужо! Тут есть один коток, который прозывается князем Еремией, и другой, которого зовут Заглоба! Как вы думаете, пойдут они на переговоры? Если бы они изъявили покорность, то ведь можно было бы даровать им жизнь, а? Одно меня лишает покоя: достаточно ли в лагере провианта? А, черт возьми! Посмотрите: одни огни за теми огнями и дальше… все огни! Ах, чума бы на вас напала!