Огнем и мечом (пер. Вукол Лавров) - Генрик Сенкевич

Вот он взмахнул золотой булавой, и зловещая стая гранат прошумела по воздуху и обрушилась в наступающие шеренги; полки свернулись, словно смертельно раненный змей; крик ужаса пролетел с одного конца колонны на другой.

— Вперед! Бегом! — раздались голоса казацких полковников.

Черная волна стремительно хлынула к валам, под которыми могла найти укрытие от гранат, но не успела преодолеть половины пути, как князь повернулся к западу и вновь махнул золотою булавой.

По его знаку из просвета между прудом и валом показалась конница и в мгновение ока разлилась по краю рва; не только Хмельницкий, но и последний казак понял сразу, что дерзкий вождь решил бросить всю свою конницу во фланг неприятелю.

В рядах казаков сигнальная труба заиграла отступление. "Лицом к коннице! Лицом к коннице!" — раздались встревоженные команды. Одновременно с этим Хмельницкий пытался переменить строй своих войск и конницей же заслониться от конницы. Но было уже поздно. Прежде чем он успел установить свои ряды, княжеские хоругви сорвались с места и летели как на крыльях с криками "Бей, убивай!", с шелестом знамен, с бряцаньем металлического вооружения. Гусары устремили копья в неприятельскую стену и навалились на нее, как ураган, сметая и сокрушая все, что попадалось по пути. Никакая сила, никакие приказы, никакой вождь не могли уже удержать пешие полки, подвергшиеся такому натиску. Дикая паника охватила отборную гетманскую гвардию. Белоцерквяне бросали самопалы, пищали, копья, сабли, косы, кистени и, прикрывая голову руками, бежали в страхе со звериным рычанием на стоящие в тылу отряды татар. Но татары встретили их дождем стрел, они бросились в сторону и бежали вдоль лагеря под огнем пехоты и пушек Вурцеля, устилая землю плотным слоем тел.

А в это время дикий Тугай-бей, поддерживаемый Субагази и Урум-пашой, остервенело ударил по княжеским гусарам. Он и не рассчитывал сломить их, лишь хотел выиграть хоть немного времени, чтобы дать возможность силистрийцам и румелийским янычарам сформироваться в каре, а белоцерквянам опомниться от страха. Он кинулся в самую середину свалки и скакал сам в первом ряду не как полководец, а как простой солдат, наравне с другими. Кривые сабли ногайцев зазвенели по панцирям рыцарей, а их крики заглушили все остальные голоса. Но и татары не смогли выдержать. Сбитые с места, теснимые страшною тяжестью железных всадников к янычарам, они, однако, дрались с такою яростью, что движение гусаров, действительно, приостановилось. Тугай-бей поспевал повсюду, и ногайцы шли за ним, как волчата идут за волчицей.

Уже крики "Алла!", доносящиеся с поля, показывали, что янычары построились в боевые порядки, когда на дикого Тугай-бея налетел Скшетуский и ударил его кончаром в лоб. Но, вероятно, к рыцарю не вернулись еще все силы после тяжкой болезни, или дамасский шлем ослабил удар — кончар скользнул по голове и, ударившись плашмя, разлетелся в куски. Несмотря на это в глазах Тугай-бея потемнело, он покачнулся и упал на руки ногайцев, которые, подхватив своего вождя, стремительно отступили назад — так густой туман исчезает от дуновения ветра. Теперь конница князя стояла лицом к лицу с янычарами и ватагами отуреченных сербов, которые вместе с янычарами образовывали могучий четырехугольник и медленно отступали к своему лагерю, обратившись к неприятелю фронтом, вооруженным стволами мушкетов, остриями копий и дротиков.

На них, как вихрь, неслись панцирные драгунские хоругви, а впереди с шумом и посвистом летела гусарская хоругвь Скшетуского. Сам он мчался очертя голову в первой шеренге, а рядом с ним пан Лонгинус на своей лифляндской кобыле с кошмарным сорвиглавцем в руках.

От одного конца четырехугольника до другого словно пробежала огненная лента, — пули засвистали в ушах всадников, — там раздался стон, тут лошадь свалилась наземь, линия всадников сгибается, но они летят вперед; вот они уже близко, вот янычары слышат тяжелое дыхание скачущих во весь опор коней… четырехугольник смыкается еще тесней и устремляет лес луков навстречу неприятелю. Сколько стрел в этой туче, столько рыцарей унесет смерть!

Вдруг какой-то гусар-великан подскакивает вплотную к строю янычар… вот мелькают в воздухе поднятые копыта огромного, под стать наезднику коня, потом рыцарь и лошадь врезаются в самую гущу, сея вокруг себя смерть и опустошение.

Как орел падает камнем на стаю белых лебедей, и те, сбившись боязливо в кучу, становятся добычею хищника, рвущего их когтями и клювом, так пан Лонгинус Подбипента, вломившись в среду неприятеля, свирепствовал со своим сорвиглавцем. Никакой ураган не делает таких опустошений в молодом и густом лесу, какие произвел этот рыцарь в рядах янычар. Он был страшен; фигура его приняла нечеловеческие размеры, кобыла превратилась в какого-то змия, изрыгающего пламя из ноздрей, а сорвиглавец троился в руках рыцаря. Кизляр-Бак, рослый ага, кинулся ему навстречу и пал, рассеченный пополам. Напрасно татарские витязи пытаются преградить ему дорогу, он мнет их, кидается туда, где толпа гуще, взмахивает мечом — и все валится вокруг, словно колосья под серпом, слышны только стоны, гром ударов да храп адской кобылы.

В это время железная конница со Скшетуским во главе хлынула через брешь, пробитую литвином; стороны четырехугольника треснули, как стены падающего дома, и массы янычар бросились врассыпную.

Приспело время, чтобы ногайцы, как голодные юлки, снова вступили в битву, а с другой стороны Хмельницкий, собравший остатки белоцерковцев, поспешил на помощь янычарам, но момент был уже упущен. Казаки, татары, янычары бежали в величайшем беспорядке и панике к своему лагерю, не оказывая никакого сопротивления. Конница преследовала их. Кто не погиб в бою, погибал теперь. Погоня оставила позади последние ряды убегающих, руки солдат онемели от ударов. Татары бросали оружие, знамена, шапки, даже одежду. Белые чалмы янычар, словно снежные хлопья, покрыли все поле. Вся гвардия Хмельницкого — пехота, конница, артиллерия, вспомогательные татарские и турецкие отряды слились в одну бесформенную массу, потерявшуюся, ослепленную ужасом. Гусары, разбив пехоту и татар, сделали свое дело, теперь драгуны и легкая кавалерия соперничали друг с другом. Кушель и Володыевский творили чудеса храбрости. Кровь сплошь залила все поле битвы и брызгала во все стороны из-под конских копыт.

Отступающие смогли перевести дух только среди телег своего обоза, когда трубы отозвали назад княжескую конницу.

Рыцари возвращались с песнями и криками радости, считая по дороге трупы неприятелей. Но кто мог одним взглядом определить размеры поражения, кто мог сосчитать всех павших, когда у самых окопов тела лежали одно на другом "в человеческий рост вышиною"? Солдаты чуть не задыхались от смрада, идущего с поля боя. К счастью, со стороны прудов налетел сильный ветер и очистил воздух.

Так закончилась первая встреча страшного "Еремы" с Хмельницким.

Но штурм еще не был окончен. В то время, когда Вишневецкий отражал атаку на правом крыле, Бурлай на левом чуть не завладел окопами. Он во главе заднепровских воинов тихо обошел город и замок, добрался до восточного пруда и ударил по Фирлею. Венгерская пехота не устояла против натиска (около пруда валы еще не были насыпаны), и хорунжий отступил первым, а за ним и весь полк. Бурлай ворвался в середину обороны, и заднепровцы залили все неудержимым потоком. Крики победы достигли противоположного конца лагеря. Казаки, преследуя убегающих венгерцев, разбили небольшой отряд конницы, взяли несколько пушек и добирались уже до позиций каштеляна бельского, когда пан Пшеимский во главе нескольких немецких рот подоспел с помощью. Подхватив знамя, он бросился на неприятеля, немцы столкнулись с казаками. Закипела страшная рукопашная свалка, в которой бешеный натиск и численное превосходство полков Бурлая спорили с мужеством ветеранов тридцатилетней войны. Напрасно Бурлай, словно раненый кабан, бросался в самую гущу неприятеля. Ни презрение к смерти, с каким сражались казаки, ни их стойкость не могли удержать немцев, которые после получасовой борьбы вытеснили неприятеля за валы. Пан Пшеимский, весь залитый кровью, водрузил свое знамя на недоконченной насыпи.

Положение Бурлая стало теперь отчаянным. Он должен был отступать тем же путем, каким пришел раньше, а Еремия, управившись на правом фланге, легко мог отрезать Бурлаю отступление.

Правда, к Бурлаю пришел на помощь Мрозовецкий с корсунскими конными казаками, но одновременно показались гусары пана Конецпольского и возвращающийся после разгрома янычар Скшетуский.

Одним ударом они разбили Бурлая, вот тогда-то и загорелась страшная резня. Казакам была отрезана дорога к обозу, оставалась одна свободная — дорога к смерти. Некоторые, не прося о пощаде, собравшись кучками, отчаянно сопротивлялись, другие напрасно простирали руки к гусарам.