Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914–1920 гг. Книга 1. - Георгий Михайловский

На это из уст Шебеко, Ледницкого и даже барона Роппа посыпались возражения: почему молодая Польша будет расплачиваться за авантюры царского правительства в Корее, повлёкшие русско-японскую войну, или железнодорожные займы вроде, например, постройки Сибирской железной дороги и т.д., та самая Польша, которую русское правительство так беспощадно притесняло? Что это прямо безумие даже ставить так вопрос и что, мол, никогда будущее польское правительство и польский сейм на это не пойдут, ибо это был бы «IV, финансовый раздел Польши», как сказал под конец Грабский.

Шателен опять-таки на это ответил, что он изумлён подобными возражениями, что речь идёт не о целесообразности тех или иных поступков царского правительства, а обо всей по меньшей мере столетней совместной жизни Царства Польского в составе России, что поляки наряду со всеми элементами русского населения пользовались теми же благами государства, что и коренные русские, — той же Сибирской железной дорогой и т.д. Расцвет польской промышленности и несомненное общее экономическое процветание Царства Польского нельзя объяснить иначе, как участием поляков и русской части Польши в общей русской жизни. Следовательно, именно с точки зрения справедливости следует, чтобы молодая Польша не только пользовалась активом своего пребывания в составе России, но и участвовала в пассиве пропорционально своему прежнему участию в активе русской жизни. Шателен, кроме того, сослался на международную практику, которая всецело согласуется с высказанными им положениями.

Здесь Ледницкий обратился ко мне, дабы узнать позицию нашего ведомства. Я, конечно, вполне присоединился к Шателену и осветил положение с точки зрения международной практики, которая, хотя и знает крайне редкие, правда, прецеденты и обратного, например отторжение от Франции Эльзаса и Лотарингии по Франкфуртскому миру 1872 г., когда на Германскую империю отошли лишь долги и ипотеки местного значения, но это объясняется вообще политической обстановкой франко-прусской войны, которая не может служить нам примером в русско-польских отношениях. Надо исходить из предположения, которое вообще вызвало к жизни настоящую русско-польскую комиссию, а именно добровольной передачи со стороны России Царства Польского новой Польше, составленной из русской, австрийской и прусской частей, которую придётся ещё отвоёвывать у врагов совместными русскими и польскими силами. Таким образом, союзные отношения, которые Временное правительство рассматривает как необходимые и в будущем, налагают на эту Польшу обязательства совершенно иного свойства по отношению к России, чем, например, образование Польши в силу победы австро-германской коалиции. Поэтому, вполне разделяя общие экономические и юридические предпосылки нашего финансового ведомства, я и с международно-политической точки зрения считал, что вопрос о польской части общерусского долга может быть поставлен только так, как его поставил Шателен.

Затем я сказал, что надо иметь в виду, что поскольку образование Польши будет результатом воссоединения трёх частей, то данный вопрос будет, как это было и на Венском конгрессе в отношении долгов Великого герцогства Варшавского, решаться не только русскими и поляками, но и будущим мирным конгрессом, который, конечно, взглянет на дело под углом общесоюзных отношений и решительно отвергнет аналогию с франко-прусской войной, которая во многих других отношениях также является исключением из нормальной международно-правовой практики. Как и Шателен, я отметил, что центр тяжести вопроса лежит не в принципе участия Польши в русском государственном долге, а в методах и основаниях развёрстки. Я указал на пример Балканских войн 1912–1913 гг., которые вызвали существование особой международной финансовой комиссии в Париже, где представителем русского правительства и экспертом по международному праву был барон Б.Э. Нольде.

Поскольку досье этой комиссии хранилось именно у нас в Юрисконсультской части, то я знал, какие практические трудности представляло именно это распределение при полном согласии всех сторон относительно самого принципа общего участия всех отходящих к другому государству территорий в долгах прежнего государства. При столь ясной постановке вопроса поляки, в том числе и Ледницкий и Грабский, при всех внесённых оговорках, что это их «личное мнение», не могущее, очевидно, связывать волю будущего суверенного государства Польши, согласились с мнением всей русской части комиссии, что освобождённая в общей борьбе Польша не может уклоняться от участия в общегосударственных долгах России пропорционально общему положению Царства Польского в составе Российского государства. Единственная поправка, которую внесли поляки, заключалась в том, что это участие Польши в русском государственном долге подлежит санкции будущего мирного конгресса. Поскольку юридически это было бесспорно, то с нашей, русской стороны не было возражений, и поляки с удовлетворением это приняли, надеясь, очевидно, попробовать добиться каких-либо выгод для себя от союзников.

Ледницкий, Грабский, Шебеко, барон Ропп и другие польские делегаты, с такой неприязнью встретившие саму постановку вопроса, который, при условиях крайне благоприятного решения Временным правительством польского вопроса вообще должен был бы из чувства элементарного такта быть разрешён хотя бы в принципе так, как он после продолжительных и местами довольно острых прений был решён комиссией, выказали здесь и отсутствие понимания самой проблемы. Как я указывал, распределение долга и определение его оснований, как-то: площадь отходящей территории, количество населения, ценность природных богатств, торгово-промышленная и сельскохозяйственная мощность данной территории, — представляли крайне сложную и запутанную практическую проблему, и защита польских интересов должна была бы сосредоточиться на этом, а не на отрицании бесспорных положений международной практики и международного права.

Стремление неизменно ставить вопрос идеологически в практических государственных делах всегда оставляло неприятный привкус излишней полемики, что, конечно, отнюдь не способствовало надлежащему дружественному тону русско-польских отношений. Государственная неопытность и стремление к полемике в плоскости самых скользких исторических воспоминаний — вот отличительная черта польской части комиссии Ледницкого, продолжавшей свои работы до самого большевистского переворота. Позже, когда поляки вникли, наконец, в существо поднятого Шателеном вопроса и ужаснулись его практической сложности, явно испугавшись встречи с опытными русскими чиновниками, они попросили отложить рассмотрение финансовых долгов русской части Польши «до детального ознакомления с вопросом», на что было дано согласие. Только в октябре, то есть накануне самого большевистского переворота, этот вопрос снова был поднят, и Грабский, докладчик с польской стороны, по-видимому подготовившись, стал уже конкретнее указывать на отдельные основания оценки участия Царства Польского в общегосударственной жизни России, но замечания его и тогда отличались крайней теоретичностью. Об этом, впрочем, я расскажу подробнее при описании этой фазы жизни Временного правительства и нашего ведомства.