Мое время - Татьяна Янушевич

А мы с бабушкой ходили "в сторону Оперного театра". И почему-то никогда не говорили: "в сторону четвертого магазина", хотя он там рядом на углу, и в него ходили гораздо чаще, - были приписаны во время войны, получали продукты по карточкам. И путь лежал как раз мимо палисадников. За ними, в сердцевине квартала стояли два здания - "Дом артистов" и "Дом политкаторжан". Вместе с нашим - они составляли оплот местной интеллигенции. Сейчас вспомнить, так почти в каждой квартире жили приятели наших родителей, - молодой советский круг был не особенно широк. А вот новониколаевский слой плотно забивал деревянными домиками жилую полосу между главной просекой - Красным проспектом и бывшим кладбищем, которое превратилось в парк и стадион.

Наша детская интуиция подсказывала, что именно там, за глухими ставнями и заборами, под дощатыми крышами, заросшими плешивым бархатом мхов, таятся настоящие тайны. Правдами и неправдами мы проникали туда. Порой "нечаянно" сваливались с забора, и не обязательно нас гнали, попадались сердобольные старушки, мазали наши раны зеленкой. Позже на "тимуровской волне" удавалось просочиться вслед за тяжелыми сумками.

- Ах, деточка, вот уж спасибо, давай-ка угощу тебя чаем с вареньем...

И потом из гостей уже выходишь, прижимая к груди затрепанного "Квентина Дорварда" или "Капитана Блада".

Нас привораживала антикварная обстановка этих жилищ: гравюры, фарфоры, вышивки, скатередки с кистями, этажерки, пуфики.., обитые плешивым бархатом... Тайны витали в самом старомодном запахе, в элементах уклада, в разговорах поверх наших голов. Вырисовывались удивительные истории.

Например, очень нам нравилась Седая Дама. Лицо прямо портретное: высоко взбитая голубая прическа, высокий с горбинкой нос, верхняя губа высоко обнажает длинные зубы, выразительно артикулируя слова с высокородным, нам казалось, акцентом. И что же выяснилось? Это была настоящая англичанка. В Россию ее привез бравый поручик, герой Первой Мировой войны. Да вскорости и бросил. Без денег, без языка, с младенцем на руках. До Сибири ее донесло с Колчаковской армией. Младенца вырастила, выучила. Ее дочь и нам потом преподавала в школе английский.

Рядом, в мансарде обитал странный дед. То ли больной, то ли просто сидел он вечно в своей скворечне, в парчовом халате в парчовом кресле. На вычурном столике стоял заварочный чайник, из которого он попивал прямо из носика. А больше вроде ничего и не было. Кто уж за ним присматривал? Сюда я попала, выполняя поручение одной знакомой, уже из нашей дворовой слободы, и долго служила у них почтальоном. Знакомая была профессоршей, очень смешная, словно девчонка, заманивала меня за сараи и вручала секретку. У меня же ответное послание выхватывала нетерпеливо, вскрывала трепещущими пальцами, всхлипывала, хихикала, иногда зачитывала вслух стихи с мелких страничек, затканных парчовым почерком. А взрослые ее дети, оказывается, вполне готовы были принять в семью романтического вздыхателя. Так нет же!.. Дед встречал меня и, не задерживая, провожал одним восклицанием:

- Прелестная!

Разные выплывали истории. И чем больше мы взрослели и узнавали, тем сильнее ощущалось, что не такие уж мы безродные. Это в приповерхностных кругах общения многое скрывали, боялись. А старики не особенно строго соблюдали секреты, да и как не блеснуть перед мальцами былым богатством жизни своей.

Путь мой "в сторону Свана", может быть, "в сторону Пруста", уводил далеко за пределы провинции нашей, уводил в безграничную глубину прошлого, которое ощущалось общим, будто уже литературным, его хотелось присвоить. И кульминацией этого пути был Театр, что собрал под своим куполом бесчисленные вариации на одну и ту же тему - "Жизнь человеческая".

Я иду по нашей улице и раздумываю о том, как естественно позади прожитой жизни старость смыкается с детством, словно время человека стремится выполнить полное кольцо и замкнуться в единой точке. И благодатная тут обнаруживается игра старого с малым. В детстве у нас еще только мечты о будущем. Воображение жадно хватает чужие эпизоды, книжные модели судеб, которые все хочется пережить и непременно всеми стать действующими лицами. В старости же вдруг замечаешь, что воображение гибко, услужливо превращает воспоминания в "мечты памяти". Действительный эпизод в ирреальности прошлого служит разве что ключом к раздумью, он оплетается подробностями возможных поступков, наполняется различными смыслами. В том лабиринте прошлого ты снова многолик, свободен к выбору, безвременен.

Сейчас я направляюсь в противоположную сторону, что имеет у нас простое название "на базар". Этот путь в два квартала, до камешка, до дюйма выложен событиями, начиная с сорок четвертого года. И не только моими. Наверно, я так и ступаю след в след за бабушкой, за мамой. Батины размашистые шаги тоже имеют отметины. Интересно, о чем они размышляли?.. Здесь, в заданном русле улицы, закрепленном с одного боку стеной домов, по другому борту - стадионом, я ловлю отраженья, конден-сирую сходство. И чем скорее догоняю возрастом предшественников моих, тем явственней чувствую непрерывное единство, последовательность и одномоментность. Мне нравится такая повторность, каждодневная ритмическая повторяемость, словно опора в потоке времени.

В нынешнем году зима необычно для наших широт отступила, отдала ноябрь поздней осени. Небо синее неправдоподобно, аж сердце щемит. Дома вдоль улицы очерчены не строго, словно взяты одной ступенчатой линией, густой и необязательной. Влажные контуры деревьев. Нежная талая мокрость газонов в рыжей лиственничной хвое. По блескающей плоскости асфальта снуют яркие автомобили - большие жуки, оживившиеся от тепла. Какая-то ностальгия природы по своей весне. Впереди меня подпрыгивает тень, она ещё держит привычный силуэт.

Впереди меня попрыгивает мой полуторогодовалый сын Мишка. Он только учится ходить, но стоит заслышать музыку, растопыривает ручки и давай танцевать. Музыка-то, наверняка, из окошка Вадима Иваныча. Давнишний и обожаемый сосед, маэстро, король Ретро, самая артистичная фигура в городе. В кулисах этих кварталов он постоянно разыгрывает собственный Amarcord. В нашу отроческую старину, когда пластинки могли заводить считанные гурманы, мы торчали под его окном, приплясывая под Утесова, и орали с наслаждением:

- Накрути патефон!

Из-за угла дома выскакивает мой семилетний сын.., да с ним целая команда! Дерутся портфелями с девчонками.., может, среди них и мы с Женькой?...

Долгоногий очкарик бежит наперерез трамваю, - ох, нет на тебя Алехиной!.... Но я уже не смею крикнуть, - у сына своя доблесть.., а наша ватага уносится на трамвайной колбасе в другие пампасы...

В этом ноябре Мишке исполнилось двадцать восемь, пишет мне теперь из Гамбурга замечательные письма. Пожалуй, его путешествие будет "покруче", чем мои студенческие "бега".

Вон идет ещё один длинный... Друг мой поэт Прашкевич. Тут ему как раз по дороге в Союз писателей. Импозантен "до чрезвычайности". Мэтр, что и говорить, - "мэтр девяносто". Может, зря я тогда... двадцать?.. тридцать?.. сорок?.. или сколько уж лет назад постеснялась его окликнуть? Он приехал из Тайги и жил в нашем доме у Поспеловых. Я "случайно" попадалась ему на пути, многократно забегая вперед.., однако он гнался за Музой своей и меня не заметил. Теперь и помыслить нельзя, как бы мы друг без друга жили. Недавно Генка заявил, что в моих записках мало "про это". Ещё чего, так бы я ему и призналась!..

Кстати, вот скверик, что около нашей девичьей школы, с негустыми, но "темными аллеями"... Когда школы смешали, тут учился Славка Берилко, его дом рядом. Я же перешла в хулиганскую сорок вторую. Оно и получилось, что мы пропустили друг друга, хотя свои эпизоды расставляли в смежных местах и влюблялись, как оказалось, в одних и тех же соучащихся. Потом же именно в этом сквере мы и заключили пожизненный "Пелопонесский союз".

Много значительных свиданий происходило под школьными саженцами. Однажды мы сидели здесь на скамеечке с таинственным Ц.П. Нет, конечно!... Беседовали...

Чуть дальше, возле базара до середины шестидесятых сохранялся одноэтажный нэпманский уголок. Эдакий бревенчатый "гостиный двор", или еще "ярмарка чудес", - чего там только не было в тесных лавочках, комиссионках, скупках. В трактире буйствовали и дрались. На завалинке у "фото-салона" ждали очереди, чтобы засунуть голову в дырку на полотне с всадником, попирающим Кавказские горы. Мы успели запечатлеть здесь парные портреты. С Вовой Горбенко (и с голубком, которого специально поймали, но Горб сдрейфил в последний момент). С Эдькой Шиловским (купили намеренно розы, но ему показалось слишком...). С Женькой Булгаковой - вся наша улица - парный портрет. Ныне квартал забран в сплошное строение, из угловой витрины фото-салона подмигивает мне украдкой фото-глазок: "А помнишь?.."

Под крыло моей улицы, поразительно! - собрались постепенно все мои друзья из городской части нашей компании. Академгородцы и прочая многочисленная родня из иных земель приезжает прямо в мой дом. Так уж заведено.