Мое время - Татьяна Янушевич

Однако на семейную жизнь еще нужно решиться. Он ли - тот самый? А я и вовсе никакого замужества не хотела. К сакраментальным тридцати трем моя непомерная любовь охватила столь обширный круг людей, что думать о выборе стало просто бессмысленно. И вот на эдаком диффузно-возвышенном фоне однажды я получила сигнал, - ведь Господь Бог непредсказуемым образом объявляет свою волю.

Мне приснилось, что наш зоопарк разбомбили, и звери разбежались все. Ну, конечно, люди кинулись собирать их, спасать, как же иначе? И я побежала. А мне всегда хотелось приручить большую кошку, тигра, например, или льва, или пляшущего леопарда, я и высматриваю. И тут вижу, притулилось за углом немытое какое-то птичье существо, взяла его на руки, на ощупь - ни шерсть, ни перо.

- Кто ж ты будешь такой? - спрашиваю.

Он икнул так непосредственно и говорит:

- Пингвин, твою мать.

И мне вдруг стало ясно, что ягуаров я уже не побегу собирать, раз бродит по городу такой неприкаянный пингвин, вдруг замерзший в наших умеренных широтах...

Проснулась и засмеялась, - это же фраза из студенческого спектакля, после которого героя так и прозвали - "Пингвин".

Тем утром он прилетел ко мне насовсем. Оставив в Питере свою семью. Я еще пыталась сопротивляться, но говорят же мудрецы-насмешники: "Однажды женщина потеряет занавеси на колеснице. Что есть, того не скроешь, а будущее будущему предоставь". В моих руках так и осталось навсегда ласковое это ощущение: ни пух - ни перо.

В нашем доме он занял место во главе стола. Впрочем, и в домах моих друзей сделался неотъемлемым гостем. Его тосты ожидаются среди первых. Если он готовит их заранее, я обрисовываю дарственные листки карикатурами. Иногда он тут же за столом пишет экспромты на страничках своего ежедневника, прямо по дням, по числам, "по звездам", как по общему нашему времени непрерывного общения, - не все ль равно, какой год, какой месяц?.. И щедро вырывает листы, раздавая, оставляя во множестве по сплошному застолью перлы своего лихословья и любовь к нашим общим теперь друзьям. Как же он красив, мой Пингвин!...

И вдруг сваливается какой-то скверный морок, комкая действительность. Я смотрю: элегантные фалды обмякли, манишка замурзалась, нос клюет в галстук, глаз выкатился и остеклел... И с непонятной вдруг чванностью он начинает тыкать пальцем в треснувшее пространство, извергая стихи Маяковского, Когана, Багрицкого, ... И всякий раз находятся ошеломленные новички, что сидят с уважительным напряжением, - надо же, сколько помнит! Или мы, старые пьяницы, сомлев от умиленья друг к другу и к нему в дань ответной любви, слушаем благосклонно, пока не надоест, или отвлечемся на свое. А он будет держать последнего, кто попался под выпученный прицел, и лить на него уже и свои стихи, ранние , прежние, очень хорошие стихи, без удержу повторяя одни и те же строки, завывая, забывая, что уже выдал порцию, каждый раз одинаково, Боже, боль какая.., пока последний не отойдет с неловкостью... В табачных комьях вянет невнятное, то ли мольба, то ли пророчество:

... И вы-ырвется петля из рук,

И сви-истнет в воздухе праща...

В реальности же из года в год происходит жизнь. У нас растет сын. Мы увлеченно работаем в одном институте. На театре научных действий он ого-го-го какой важный помощник командующего, легендарного Берилко. Чего мы только ни сочиняем! У нас множество друзей. Через дом наш - "перекресток на втором этаже" - прокатывает гремящий поток событий. В общем, обычный семейный мир.

А поверху разбегаются-семенят пунктиры косолапеньких шажков, - я прислушиваюсь в ночи, - укромно щелкнул дверной замок... он улетел из клетки?.. надолго?.. навсегда?.. или уже прилетел обратно?.. рукокрылая птица моя, тихохонько крадется к своему диванчику...

С заданной цикличностью я нахожу себя в провалах бытия, - то ли блуждаю по улицам бесцельно, то ли мечусь по дому, спотыкаясь об отсутствие его, либо просто сижу в комнате, по-бабьи уронив руки в колени. Тоскливо и пусто. Что вспомнить?..

Вот его письменный стол... Тогда, давно, Батя приезжал знакомиться. Перед отъездом отозвал меня в сторонку, вручил деньги и сказал: "Купите ему стол". Я еще удивилась, - столов, что ли, в доме мало?

Мы веселые, послушные побежали покупать. И надо же, прямо у ворот стоит мужик и продает самодельный стол, очень смешной, - под тумбой нога, будто деревяшка у Сильвера. Экая предоставленность судьбы! Даже переглядываться не нужно, мы вмиг совмещаемся, делаемся на одно лицо "смышленого приключенческого мальчика" из детской классики. У него частенько возникает сходное выражение, плутливо-пытливое, когда из общей атмосферы ловит пародийный намек, раньше всех других, а мы потом дивимся забавному сцеплению смысла, словно попадаем в неожиданную интригу.

Тем же вечером, собрав честную компанию, он сидел за своим столом и на этих подмостках давал спектакль "при свечах", сам в черных уличных перчатках, с трубкой в зубах, переводил с листа польский детектив.

На праздники стол стали придвигать к обеденному, ведь гостей приумножилось. А еще на сей длинной конструкции мы разворачивали стенгазеты, изготовляя их на торжества друзей, на работу в институт, иногда выпускали домашнюю "Самоварную правду". Много лет мы будем ставить на них свой самозабвенный самиздательский знак, где бок о бок в Маяковской плакатной позе - я с размашистой кистью, он с остроклювым стилом.

А работать он любит за журнальным столиком, не отходя от диванчика. Моего девичьего диванчика, про который сказал: "Как увидел, так и решил, что буду здесь жить..." Проваленный, прокуренный, прожженный теперь диванчик. Он возлежит на нем, читает, раздумывает под непрестанный аккомпанемент телевизора. Рядом же проигрыватель, - заводит пластинки поэтов, читающих свои стихи, у него их целая коллекция.

Порой я заболеваю, когда его нет, тогда тоже устраиваюсь на этом диванчике, может быть, ревниво пытаюсь улькнуть в предыдущую жизнь, в первоначальную, личную, отсоединенную от него. Отсюда, из угловой позиции, просматривается вся комната, часть коридора и входная дверь... Нет, нет, я вовсе не жду уже, как сейчас завозится ключ в замке, раскроется дверь... нет, нет! Вот на пороге появляюсь я с авоськами, обнимаюсь с собачкой, сную по хозяйству туда-сюда, мою пол, глажу на его столе, болтаю по телефону.., - Боже, как меня много здесь! Чаще сижу за своим секретером, работаю или пишу, или рисую книжки по экологии, виден мой профиль.. Вот я поворачиваюсь к нему, спрашиваю, как правильно пишется слово, что-нибудь сообщаю, мы пересмеиваемся, снова углубляемся в свои занятия... Слышу его движения, идет ставить чайник, шуршит газетой, закуривает, примолк, ногтем терзает уголок листа, оглядываюсь, смеемся, зачитывает вслух интересную фразу, бросает реплику, поднялся выпустить собачку погулять,..., вообще-то, его здесь столько же. Даже если отсутствует. Тогда особенно много, потому что я заполнена только им. А когда не можешь отделиться, отделаться от этой беспомощной брошенности, от неурочной какой-то вынужденности, вязко разрастается плесень обиды, съедает весь объем жизни, остается сухожильная бессобытийная нить непонятной связи с другим человеком, которого будто уже и не очень помнишь, нитка натягивается, режет сердце, напряженно ноет, визжит, верещит до крещендо разрыва...

Нет, нет, надо взять себя в руки, скоро Мишка придет из школы, нагрянут его друзья.., так, обед есть, дом прибран, оглядись, все на обычных местах, вот его комната, впрочем, наша... Что-то нужно опорное... стены... По ним сплошняком стеллажи. Книг тоже весьма приумножилось. Научных, философских, разных словарей, энциклопедий, "эврик" с популярными сведениями обо всем на свете. Действительно, мы же родом из одного карасса: Академгородок, Университет, Шестидесятые; физика, математика, пижонство; Литобъединение, "Серебряный век", Древние; Хемингуэй, Ремарк, Кафка,...; его Байрон в подлиннике разве что добавился к моему увлечению Китаем и японской поэзией, ... по принципу дополнительности.

На книжных полках еще стояли во множестве кружки-крынки-кувшины. Это он собирался писать "Поэму о сосудах", добраться хотел до "корней сосудистых систем". Ну все и кинулись дарить горшки. А мама моя преподнесла старую чугунную ступку. Она же придумала сделать по периметру под потолком специальные полки. Туда и составили всю поэму.., тоже получилась коллекция.

Полки поскрипывают в ночи, будто судорогой их сводит, покажется порой, что норовят они сомкнуть горловину ловушки, где я сижу на дне одна, не зажигая света.

А то вдруг сосуды засияют-зазвенят в какой-нибудь благословенный день, и тогда этот органный ряд возносит потолок сквозь этажи к небу. И мы тут расположились под сводом, внимаем стихам, - он проводит для нас, для Мишкиной студенческой компании, для друзей и соседей литературный вечер.

... А где-то там, за далью дальней

Звенит и твой сосуд хрустальный.

Ты сохранишь ли для меня