Мое время - Татьяна Янушевич

Ленка предлагает сделать ремонт в доме, пока мама уехала в Кировабад на алюминиевый завод внедрять свою технологию, то есть надолго. Стены уже побелили, красим панели. Елена в мамином старом халате, к поясу привязан огромный сморкальник, водит плоской кистью шелково, словно накладывает шитье гладью. Я тоже простужена, тоже с полотнищем у пояса, закрашиваю менее ответственные места. Бабушку мы вовсе не допускаем. Правда, она свое берет, когда мы на работе и в школе. Ее вмешательство выпирает сразу, ибо она не столь дотошно выверяет колер. Бесконечный процесс начинается сызнова. В выходной бабушка затевает пельмени. В те годы это еще праздничная еда. Мы с ней стряпаем, а Ленка читает вслух "Демона". Вдруг ни с того, ни с сего бабушка заявляет:

- Девчонки, вы поди еще водочки запросите?... - ошарашивает нас не пьющая и не поощряющая бабушка.

- А как же! Традицию нельзя нарушать!

И потом мы всегда будем рассказывать, как бабушка бегала нам за водкой. И много лет, стоило маме уехать, мы немедленно начинали предпринимать что-нибудь грандиозное, - то диван подпиливать под современный стиль, то стены расписывать.

Ленкины чтения вслух, проникновенные, с монотонным подвывом, как поэты читают свои стихи, как будто она читает свои стихи, полные печального лиризма, что я, еще только вступившая в юношеское томленье, принимаю за чистую правду, Ленкины чтения помещали меня в "поэтическое время", в котором все мы, из любого века, - ровесники, сверстанные в один ряд, в один род, в одну сущность.

А это - мой второй курс, весенняя сессия. Готовимся к экзаменам на пляже, купаемся, ночами жжем костры. Вдруг меня с высоченной температурой увозят в больницу. Диагноз экзотический - брюшной тиф, который, правда, не подтвердился. В инфекционный корпус не пускают, и я сутки напролет веду прием посетителей у раскрытого окна. Приходит сестра моя. Почему-то при таких казенных свиданиях возникает торопливая потребность выложить главные откровения.

- Знаешь, это, в общем-то, не просто досужие слова, что человек должен оставить след на земле, дерево посадить, ребенка родить...

Я люблю, когда Ленка оперирует афоризмами. У нее они звучат не банально, но всегда уловлена мера, заложенная в такой максиме сиюминутность истины. Необходимость произнести изречение выскакивает из самой глубины ее данного состояния, с той рассудительной интонацией, что все именно так, а не иначе, и сейчас она это точно знает. Последняя нота еще и вздернута безапелляционностью, отчасти заглушая самоиронию, дескать, помнит она прекрасно, что повторяет чужие мудрости. А в паузе потом воинственность: ну-ка, попробуй оспорить! Ежели никто не перечит.., а чего тут, спрашивается, перечить?., пауза провисает сомнением... И все написано на лице.

Из раскрытого окошка я смотрю: там, на зеленом газончике стоит моя сестра, в цветастой юбке-клеш, тоненькая, легкая, изящная, отъединенная волей вольной от меня в этом унылом халате, отделенная от меня собственной своей жизнью. Я смотрю, какие у ней светлые лучики на загорелом виске, вовсе еще не морщинки, но такие лучистые глаза бывают у счастливой молодой женщины.

Это тоже апрель, день космонавта, я уже знаю, что у Ленки родился сын Алька, и после лекций побегу ее навещать. Утром мы отвели в роддом еще одну нашу мамашку-однокурсницу. Вдруг мне передают, что с той все хорошо, а вот с Ленкой очень плохо, ее даже увезли в какую-то темную комнату. Господи, Отче наш, спаси, помоги... Я нахожу себя уже в коридорах, где сметаю всех на пути, мечусь-мчусь... добросердая нянечка бежит за мной с готовностью впустить в изолятор, - это ж почему-то вечно везде нельзя!.. опамятовавшись, няня указывает, где мне с улицы подойти к окну, она штору приподымет... я вижу, из белесой тесноты Ленка машет мне узкой ладошкой... С этого момента я стала ощущать себя "мужской половиной", отвечающей за Алькино дальнейшее существование. Да и для Ленки я обозначила себя "старшим братом", - кому-то ведь следует осуществлять функцию защиты, - ей она по определению не подходит.

По удачному расположению звезд всю жизнь мы с сестрой находились недалеко друг от друга и множество еще событий пережили вместе. Постепенно будто бы сравнивались возрастом, ее старшинство становилось условным, тем более, что она полностью вписалась в компанию моих друзей. Каждому лестно было назваться братом, девчонки же просто считают Ленку за свою. Теперь, когда у многих уже есть внуки, почетное звание "Старшая сестра" даровано Елене не то чтобы в знак ее верховенства, - такого в нашем пересмешливом кругу никому не доставалось, - а в ознаменование добровольного нашего единения в фигуру родства.

Сейчас мы на Лисьих горках. Октябрь начался мягко, сухо, прозрачно. Лес почти облетел. Сосновый каркас возносится ввысь стройно и светло. Здесь, у корней, на заветренных сланцах мы собираем мох. Ленка предложила разложить его на зиму между оконных рам. Голубоватый мох тонко-кудрявого рисунка красив какой-то литературной необычайностью. Словно мы в книжной стране, например, Трумэна Кэпота "Голоса травы", что-нибудь такое: две чудаковатые кузины, большеглазый подросток и, конечно, собака совершаем под звоны лесной арфы старомодное действо, эдакий полезно-узорный обряд сезонного собирательства. Хотя на самом деле мыслей особенных нет, просто хочется ассоциативных касаний и грустной красивости. Почему бы и нет? Осень сентиментальна... И в общем-то, совершенно неважно, в какой точке Земли находишься в данный момент, кто ты есть и когда... Свое время, обернутое вокруг годовыми кольцами, мы всегда носим с собой и произвольно можем дробить его на мгновенья, либо целиком погружаться в единый миг, как в вечность. Конечно, в текучей ежедневности об этом не думаешь, только иногда захлестнет вдруг блаженное совпадение мироощущения с самоощущением. Что-то вроде космологического провидения, будто дано тебе понять, как это можно, стоя на тверди земной и разглядывая Млечный Путь, одновременно завертываться вместе с его вихревым движением и не иметь пределов.

Мы неторопливо идем по лесной дорожке. Внучка Женя и собачка Джерри бегут впереди. Тишина такая, словно это только наш заповедный лес. На березах отдельные трепещут листочки - желтые монетки, да там-сям выступят вдруг на первый план яркие ягоды калины на черных ломких ветках. Так Ленка трогает тонкой кисточкой лист бумаги. Мы ведь рисуем с ней детские книжки по экологии, которые сочиняет мой друг Лев Ердаков. И когда ходим по лесу, все-то приглядываемся, как оно в природе бывает. Я рассматриваю строение растений, позы дерев, манеры птичек, чтобы рисунок получился живой и забавный. А Ленка схватывает точный цвет. В конце книжки мы ставим свою подпись: сестры Янушевич.

Про собак

Алиса, Лиска, Лисавета, Алисица, Алисоня, Алисандра, Алисеич, ... Алисец уходит в горы...

Белый толстый шерстяной ком перекатывается за мной из комнаты в комнату, шаркая об пол когтями, покряхтывает одышливо: "ухти-тухти", Алиска, теперешняя моя собака. Кудрявый ёжик. Сопровождает мои хозяйственные перемещения по дому, а присяду, устроится у ног.

- Расскажи, о чем тоскуешь, А-ли-сон! - это из наших интимных общений.

Алиска как раз и подсказала мне написать о домашнем зверье. Самим своим появлением. А я еще тянула, дескать, особой идеи нет, пока у ней не случился недавно сердечный приступ. Я и опамятовалась, - ведь она уже старенькая, только у нас живет одиннадцатый год, а сколько ей было, когда подобрали?.. не меньше трех.

Я тогда сразу же решила, что здесь "трагического конца" не будет. Не хочу испытывать нервы людей, сама всегда плачу. Если подумать, то повесть о вольном звере сродни человечьему роману, - конец не обязательно оказывается плохим, и так довольно драматических кульминаций, - встреча, например, состоялась. Рассказы же о домашних животных чаще всего печальны: либо мы теряем мохнатого друга, либо он остается без нас, - такие вот литературные экстремумы. Действительно, что же еще у "обеспеченного" существа, как не данность его жизни рядом с нами?.. Его естественность проста - он есть. И потеря - высшая мера нашей взаимной любви.

Я хочу избежать здесь душераздирающих эмоций и заранее скажу, что все любимые звери, жившие прежде в нашем доме, уже умерли.

А в чем особая идея? Да ни в чем. Просто хочется рассказать о них.

Своей первой собакой я считаю Мока. Я его видела только на фотографиях. Вот на крыльце деревенского дома девочка играет с большим щенком. Это моя мама и Мок - белый пойнтер с темными симметричными пятнами ушей. Там еще была страшная история, как во двор забежала бешеная собака, но дед успел ее перехватить. Мамин испуг, ее ощущение всем телом дрожи щенка передались мне, словно собственные воспоминания. На другой фотографии Мок замер среди травяных кочек, напряженно вытянув шею. Видно, как напружинились лапы, - сейчас бросится бежать впереди хозяина. Фигура охотника, моего деда, выступает из тростников, но будто и стаивает в тусклом тумане. Или то скрадывающий эффект любительского снимка, туман времени... Мок - любимая собака маминого детства. И моей мечты.