Польское Наследство - Владимир Романовский

Он нисколько не обиделся. Обижаются на равных. Перевалившись на бок, он дополз до посоха, приподнялся, схватил посох, и в три приема снова встал на ноги. И начал отряхиваться. Человеку цивилизованному не подобает ходить по улицам в виде снеговика. Согнув руку в локте, он концом посоха сбил снег с груди. Время от времени припадая на посох, он отчистил бороду, плечи, и живот. Снег оставался на боку и, наверное, на спине тоже, но Гостемил решил, что не будет поворачиваться боком и спиной к людям – это в любом случае невежливо. И стал продвигаться дальше.

У Алексина Храма он почувствовал, что коже на правом боку стало тепло. Кровь, понял он. Рана открылась. Надо бы присесть где-нибудь. Или прилечь.

Тут он заметил, что на пороге церкви стоит митрополит Хвеопемпт и строго на него смотрит. Гостемил с достоинством кивнул митрополиту и упал на одно колено. Митрополит ринулся к нему через улицу, оступился, проскользил четыре шага, удержал равновесие, и спросил, суетясь, —

– Что есть с тебе, болярин? Я буду тебя помочь.

– Вынеси мне какое-нибудь ложе, – попросил Гостемил. – И гусли.

– Почему гусли? Почему? – спросил Хвеопемпт.

– Я буду на них играть, – сказал Гостемил. – А ты будешь петь и плясать.

– Болярин, я буду приводить Илларион.

– Видишь Горку, митрополит? – спросил Гостемил.

– Горку. Вижу.

– Вот мне как раз и нужно туда, так сложилось. К князю.

– Почему?

– Чтобы он не подумал, что я о нем забыл. А то он обидчивый очень.

– Я на Горку тоже, – обрадовался Хвеопемпт. – На сани. Сани – хорошо.

– Можно и сани. Тащи сани, а я покамест полежу тут, отдохну.

Хвеопемпт не смог удержать Гостемила – митрополит был хлипкого телосложения.

– Илларион! – позвал он. – Илларион!

Спустя некоторое время Илларион вывел сани, запряженные степенным церковным топтуном, на Боричев Спуск.

– Может, лучше домой тебя отвести, Гостемил? – спросил он.

– Нет, мне нужно к князю, – возразил Гостемил капризным тоном. – Не перечьте мне, попы! Как говорит моя дочь – до того ли!

Попы помогли ему забраться в сани. Хвеопемпт сел рядом и взялся за вожжи. И поехали сани вверх по Спуску.

– Благодарность тобою великая, болярин, от мой сердце, – сказал ему Хвеопемпт. – Ты свершаем дело важный.

– Тебе нужно научиться говорить по-славянски, – заметил ему Гостемил, переходя на греческий. – Это, митрополит, первейшее дело в твоем случае. Сам посуди, как относится паства к человеку, который такие перлы выдает.

– Какие перлы? – забеспокоился Хвеопемпт.

– Как вот только что.

– А что я такого сказал?

– Ты сказал, что я совокупился с твоей сестрой.

– Не говорил я такого!

– Да как же не говорил! Сказал – «Ты свершаем дело важный».

– Да.

– Это означает – «Ты переспал с моей сестрой».

– Не может быть!

– Увы.

– Все, больше не буду читать проповеди напрямую. Только через толмача.

– Расположение паствы ты этим не завоюешь.

– И то верно, Гостемил. Уж я просил дьякона, чтобы он меня учил, но он тупой. А Илларион отказывается. Может, болярин, ты меня выучишь?

– Может ты меня в прачки к себе возьмешь?

– Прости, болярин.

– Хмм.

Помолчав, стесняясь, Хвеопемпт сказал, чтобы перевести разговор на другую тему —

– Вот я был давеча в Жемчужном Монастыре, это отсюда двадцать аржей. Хорошо там монахи устроились. И знаешь ли, болярин, вино там у них отменное, но лучше всего – кухня. Уж до чего я не люблю чревоугодие, и вот не мог остановиться. На месяц вперед набил себе пузо.

– Логично, – согласился Гостемил. – Мирских радостей у монахов в жизни мало, вот и угождают себе, как могут.

– Да. Я их поваров расспрашивал, где они такому научились. А они мялись, мялись, да и признались – приезжал к ним один, на всю братию приготовил ужин, так они так его умоляли, плакали даже, что он им рецепты на всякие блюда дал, много. И показал, как готовить.

Да, подумал Гостемил. Что сказали бы монахи, попробовав стряпню Нимрода. Выкинули бы рецепты эти, заезжим проходимцем им подаренные, сели бы и заплакали. Никогда им такого не пробовать, что Нимрод готовить умел.

– Вот у меня как раз осталось, они мне в дорогу дали … – Хвеопемпт стал рыться в мешке. – К сожалению, только сладкое … пряники … вот, болярин, попробуй.

Гостемил взял здоровой рукой пряник и повертел его в пальцах. Надкусил, пожевал, проглотил.

– А зачем этот малый приезжал в монастырь? – спросил он.

– Хмм…

– Да уж рассказывай, Хвеопемпт, чего там.

– Учил братию в мяку играть.

– В мяку? – удивился Гостемил.

– Да, – стесняясь подтвердил Хвеопемпт.

– На деньги?

– В мяку задаром не играют, насколько мне известно.

– И брал себе часть за устройство! – догадался Гостемил.

– Не только, – поспешно сказал Хвеопемпт. – Еще говорил он, что господин у него стал старый и капризный, возни с ним много, и если уж очень он повару своему надоест, то примет повар постриг и в Жемчужный пристроится. Понятно, что перспектива заполучить себе такого повара и устроителя игр привела в восторг всех, включая настоятеля.

Нимрод, Нимрод, подумал Гостемил, перефразируя Платона. Вы, иудеи, как дети. Останься ты в живых, выпорол бы я тебя. Ну да ладно. И все-таки вот ведь хитроарсельная сволочь какая! Я тут забочусь, Хелье побежал к Иллариону службу заказывать, чтобы Господь тебя миловал и память была – а тебя в молитвах, оказывается, поминают ежедень целым монастырем, полным составом, да при том не по долгу службы, а совершенно искренне! Да с такой рекомендацией не то, что сразу в Рай – скаммель специальный сделают, рядом со Святым Петром посадят! Хитер Нимрод, хитер.

Увидев митрополита и Гостемила, стража распахнула ворота детинца. Предупредительный Хвеопемпт подвез болярина к самому входу в каменную часть терема.

Остов деревянной части, черный, бесформенный, лип к белой стене и портил общий вид. Зодчие, коих Ярослав планировал занять реставрацией, еще не вернулись в столицу.

***

Прошлым вечером, вместо того, чтобы явиться к усталому, разбитому, утомленному великими свершениями мужу в спальню, Ингегерд торчала в столовой с детьми. Прибыли из Берестова анькины друзья, теплая компания – два парня и девка, того же возраста, что и Анька, и заняли собою весь терем – слонялись, шумели, выкрикивали бессмыслицы, смеялись неизвестно над чем, и конечно же перебрасывались фразами, недоступными пониманию других поколений.

– Гров, как было дысь у чернявки на бусте?

– Все ходили горбатые, – отвечал прыщавый Гров в рубахе и второслойнике до самого полу, с рукавами такой длины, что руки скрывались в них полностью. – Кика сбрилась, так на нее между делом Плат мухру нашикал.

– Ничего он не нашикал, – возражала Кика в сапогах, стилизованных под лапотоги, в повойнике, левая сторона которого свисала ниже плеча. – Порядка нет! Он скромотошный.

– Гузявый он, а не скромотошный, – подала голос Анька.

Четвертый, по имени Жа, прокомментировал это, сложив губы трубочкой и шумно втягивая воздух ртом, что рассмешило остальных.

Ярослав постоял у двери, покачал головой, походил по проходу возле спальни в одной рубахе, рассчитывая, что совесть у Ингегерд все-таки проснется, наткнулся на озабоченную Элисабет и наорал на нее. Элисабет, перепугавшись, сказала, что шляется она по терему потому, что не может найти себе места после получения письма от Харальда. Харальд в очередной раз делает ей предложение и грозится прислать небывалый подарок из Константинополя, где в данный момент отдыхает после сражений. Ярослав ушел в спальню, хлопнув дверью.

Сперва ему не нравились ухаживания Харальда за Элисабет – Харальд, свирепого вида варанг, провел целый год в Киеве, обхаживая пухлую дуру и один раз приняв участие в походе с войском Ярослава. Затем он уехал на юг, и там сражался в византийском войске – в Сирии и Сицилии, сражался храбро, военная слава его росла. Были у Харальда и политические амбиции – родство с конунгами не давало ему покоя. Видя, что вытворяет Элисабет в отсутствие Харальда, с кем путается, Ярослав готов был изменить свое мнение о лихом вояке. Теперь же, после встречи с Лелем, он надеялся, что любовь Харальда к его дочери не угаснет в походах. Пусть забирает, пусть увозит хорлу в Норвегию! Пусть попробует Элисабет своевольничать, заглядываться на смазливых парней при таком муже – научит ее Харальд, как вести себя!

Где же, однако, Ингегерд? Идти вниз и звать ее – унизительно! Почему она не приходит?

Он уснул. Ингегерд пришла только под утро. Настроение у Ярослава было отвратительное.

***

Выйти из саней оказалось проще, чем Гостемил предполагал, а на крыльцо ему помогли подняться дюжие стражники, узнавшие его. Они же поведали ему, что князь в данный момент хвестует, празднуя победу, в гостиной, которая уже послужила Ярославу в качестве занималовки, а теперь переоборудована в столовую. Гостемил поблагодарил стражей, от дальнейшей помощи отказался, и определил направление. Гостиная находилась, к счастью, на первом этаже. Стуча посохом через равные интервалы, Гостемил дошел до проема.