Эхо прошлого - Диана Гэблдон

услышишь гэльский. Испанский, польский, эстонский… всего понемногу, но только не гэльский. Ваша жена говорила, вы провели несколько лет в Америке, так что, возможно, не заметили, что в общественных местах на нем почти уже не говорят.

— Если честно, не обращал особого внимания… до сего момента.

Мензис снова кивнул, как бы самому себе, затем снял очки и потер след, оставшийся на переносице. Взгляд бледно-голубых глаз показался неожиданно беззащитным без очков.

— Этот спад происходит уже много лет и стал гораздо заметнее за последнее десятилетие. Поскольку Шотландское высокогорье вдруг вошло в состав Великобритании — ну, или так считает остальная часть Великобритании, — и приобрело новый статус, которым раньше не обладало, то сохранение самостоятельного языка стало рассматриваться как нечто не только старомодное, но и откровенно вредное. Нельзя сказать, что существует… официальный запрет, но употребление гэльского в школах очень… не приветствуется. Имейте в виду… — он поднял руку, опережая возражение Роджера, — ничего не было бы, если бы родители протестовали, но они совсем не против. Большинство из них стремятся, чтобы их дети стали частью современного мира, владели английским языком, нашли хорошую работу и уехали отсюда. Здесь не так уж много рабочих мест, разве что в Северном море…

— Родители…

— Если они выучились гэльскому у своих предков, то сами намеренно не передают его детям. А если они им не владеют, то, конечно же, не прилагают никаких усилий, чтобы выучить. Этот язык расценивается как невежество и отсталость, да и, чего греха таить, как явный признак низшего класса.

— Варварства, точнее, — сказал Роджер жестко. — Грубая речь варваров?

Мензис узнал пренебрежительное определение, которое дал в восемнадцатом веке языку своих гостеприимных хозяев знаменитый лексикограф Сэмюэль Джонсон после путешествия по Шотландии и Гебридам, и быстрая, печальная улыбка вновь осветила его лицо.

— Точно. Существует множество предубеждений, в основном негласных, против…

— Тьюхтчеров?

«Тьюхтчеры» — так презрительно назвали жители низменных районов Шотландии обитателей высокогорья, говорящих на гэльском, это означало «деревенщина» или «нищее отребье».

— О, ну тогда вы в курсе.

— Немного.

Он правда был в курсе, ведь даже совсем недавно, в шестидесятые годы, носители гэльского были объектом насмешек и некоторого пренебрежения, но сейчас… Роджер откашлялся.

— Несмотря на это, мистер Мензис, — он сделал упор на слово «мистер», — я категорически возражаю против того, чтобы учитель ругал моего сына за использование гэльского языка и тем более наказывал физически.

— Я разделяю ваше беспокойство, мистер Маккензи. — Директор посмотрел на него таким взглядом, как будто и вправду был согласен с мнением Роджера. — Я сказал пару слов мисс Гленденнинг и думаю, подобное больше не повторится.

Роджер пристально посмотрел в глаза директору, желая многое ему высказать, но понял, что Мензис не несет вины за большую часть возникших проблем.

— Если такое повторится, — сказал Роджер ровным голосом, — я вернусь не с ружьем, а с шерифом. И с фотокорреспондентом из газеты, чтобы заснять, как мисс Гленденнинг уводят в наручниках.

Мензис моргнул и снова надел очки.

— Вы уверены, что не пришлете сюда вашу жену с семейным дробовиком? — спросил он с сожалением, и Роджер невольно рассмеялся. — Тогда все в порядке.

Мензис отодвинул свой стул и встал.

— Я провожу вас. Мне нужно запереть дверь. Мы увидим Джема в понедельник, не так ли?

— Он будет здесь. В наручниках или без.

Мензис засмеялся.

— Что ж, ему не стоит беспокоиться о том, как его примут. Поскольку говорящие на гэльском дети уже сообщили своим друзьям, что именно он сказал, да еще, не пикнув, вытерпел порку, то, думаю, весь класс теперь считает его Робин Гудом или Билли Джеком.

— О боже.

Глава 30

Корабли, что разошлись в ночи

19 мая 1777 г.

Акула была длиной футов двенадцать, а то и больше. Темное гибкое тело плыло вровень с кораблем, едва видимое сквозь взбаламученную штормом серую воду. Она появилась внезапно, незадолго перед полуднем, и сильно меня напугала, когда я, перегнувшись через поручни, увидела, как ее плавник прорезает поверхность воды.

— Что случилось с ее головой? — Джейми, прибежавший на мой испуганный крик, неодобрительно глядел в темную воду. — На ней какие-то наросты.

— Думаю, это так называемая рыба-молот.

Я крепко вцепилась в скользкие от брызг поручни. Голова твари и правда выглядела деформированной: странная, несуразная тупая штуковина, завершающая такое зловеще грациозное тело. Пока мы наблюдали, акула поднялась ближе к поверхности и перевернулась — на миг из воды показался один из мясистых отростков с холодным, ничего не выражающим глазом.

Джейми издал звук, полный смешанного с ужасом отвращения.

— Они обычно так и выглядят, — сообщила я ему.

— Почему?

— Полагаю, однажды Богу стало скучно.

Джейми рассмеялся, и я с одобрением разглядела на его лице здоровый румянец. Завтрак Джейми съел с аппетитом, и я подумала, что пока можно обойтись и без акупунктурных игл.

— Какое самое странное существо ты видел? Я имею в виду животное — не человеческое существо, — добавила я, припомнив доктора Фентимана и его жуткую коллекцию засоленных уродств и «природных курьезов».

— Странное само по себе? То есть не деформированное, а такое, каким его замыслил Бог? — Джейми прищурил глаза, глядя на море, задумался, а потом улыбнулся. — Мандрил в зоопарке Людовика. Или… Ну, нет. Наверное, носорог, хотя я не видел ни одного вживую. Это считается?

— Давай лучше тех, которых видел во плоти, — сказала я, вспомнив нескольких нарисованных животных, сильно пострадавших от воображения художников восемнадцатого века. — Думаешь, мандрил выглядит более странно, чем орангутан?

Я вспомнила, в какой восторг Джейми пришел от орангутана — важного молодого самца, который, казалось, с таким же восхищением рассматривал Джейми. И как присутствующий там герцог Орлеанский премного шутил по поводу происхождения рыжих волос.

— Нет, я видел немало людей, которые выглядели более странно, чем орангутан, — ответил Джейми. Ветер сменился и выбивал из-под его ленты рыжие пряди. Джейми повернулся к ветру лицом, пригладил волосы и немного посерьезнел. — Мне было жаль то существо: казалось, он знал, что одинок и, возможно, больше никогда не увидит своих сородичей.

— Может, он решил, что ты на них похож, — предположила я. — Кажется, ты ему понравился.

— Это было милое маленькое создание, — согласился Джейми. — Когда я дал ему апельсин, он взял его весьма учтиво — словно христианин, а не животное. Ты полагаешь… — Джейми затих, а его взгляд затуманился.

— Что полагаю?

— О. Я просто подумал… — Джейми быстро оглянулся через плечо, но матросы нас услышать не могли. — Роджер Мак говорил о том, насколько Франция будет важна