Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело - Станислав Васильевич Родионов

Юрий Артемьевич, – он не разграничивает понятия «смысл жизни» и «главное в жизни». Разумеется, главное в жизни – это труд. Здоровье – тоже главное в жизни. Еще главное в жизни – любовь. Дети, конечно, главное. Природа, материальная база, психологический климат, образ жизни – все это главное в жизни. Что там еще осталось?..

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Рябинин не поверил первым флоксам, заболевшим, закрасневшим на лотках у метро. Он не поверил ранней свежей картошке, принесенной Лидой с рынка. Он календарю не поверил…

Но в парке посмотрел на березу одновременно с порывом сильного ветра. Его взгляд опередил скорый воздух и первым лег на пышную, слегка отяжелевшую от тепла и поливов зелень, которую желтизна не тронула даже волоском. И тут же гулящий ветер – тот, который он опередил взглядом, – вломился в крону и вытряхнул из нее стайку невесть откуда взявшихся рыжих листьев.

И Рябинин поверил – август.

– Уже август, – сказал он Беспалову, входя в его кабинет и осторожно удерживая за уголок маленькую бумажку – как просушивал.

– А…

– Что «а»? – спросил Рябинин, запоздало поняв ненужность этого вопроса: его слова опередили собственную мысль, как утром взгляд обогнал парковый ветер.

Уже август. Уже август, а… Только оно, только время бросает в душу это железное «а». Месяц прошел, а… Год прошел, а… Жизнь прошла, а… А что? Зачем они прошли?

Рябинин прищурился, близоруко вглядываясь в лицо Беспалова, – это ли сказал прокурор? Юрий Артемьевич тоже прищурился, собираясь ответить. Но Рябинин опередил его философским сообщением:

– Египетскому сфинксу четыре тысячи лет. Лежит себе.

И промелькнуло, исчезая…

…Мы не живем, а просматриваем коротенький конспект собственной жизни…

Египетский ли сфинкс подсказал, думал ли об этом раньше, но прокурор вот почему прищурился – вдруг спросил веселеньким голосом:

– Счастье… Почему ж вы смыслом жизни не полагаете счастье?

– Может быть, потому, что так полагают многие.

Рябинин сел в кресло, положив на колени свою осторожную бумажку, – ему не хотелось говорить о счастье.

– Сергей Георгиевич, давно сказано, что мы созданы для счастья, как птицы для полета.

– Мы–то созданы…

– А коль созданы, то надо летать.

– У счастья есть один недостаток, Юрий Артемьевич. Не всегда знаешь, что оно с тобой…

– Неужели вы никогда не были уверены в своем счастье?

– Был. Но всегда был и тайный страх.

– Почему же?

– Боялся, что оно уйдет…

– Тогда вам не бывать счастливым.

– А я их не люблю.

– Кого? – Понял прокурор «кого», но отогнал это понимание, как оброненную глупость.

– Счастливых.

– Что вы говорите! – Беспалов махнул сигаретой, открещиваясь.

– Действительно, что я говорю, – искренне удивился Рябинин, хотя надо бы сказать: «зачем я говорю».

– Вы же человек добрый, – успокоился прокурор.

– Возможно. Но счастливых не люблю.

Юрий Артемьевич уложил окурок в пепельницу и негромко, словно боясь ответа, спросил:

– Почему?

– Они глухие.

Беспалов взялся за нос, который выдержал пошатывание, лишь слегка порозовев.

– И слепые, – добавил Рябинин.

– Не все же.

– Все. Об этом и в песнях поется.

– В каких песнях?

– Ну, хотя бы… «В этот час весь мир для нас…» Или: «Я верю, что любовь всегда права…»

– Это про влюбленных.

– А влюбленные – самые счастливые.

– Я думаю, что влюбленные имеют право ничего не видеть и не слышать.

– Такого права нет ни у кого, – резковато сказал Рябинин. Он и не хотел говорить о счастье.

– Как дело Калязиной?

Теперь и Беспалов не захотел говорить о счастье; теперь, но через день–другой где–нибудь в коридоре или столовой неожиданно озадачит выношенным ответом.

– Вызвал ее для опознания и очных ставок. И дело закончу.

Видимо, последнюю фразу «И дело закончу» он сказал неуверенно, без точки, поэтому прокурор ждал еще слов, окончательных. Рябинин сдернул, как сдул, бумагу с колен и положил перед Беспаловым – красивый бланк с четким и стройно расположенным текстом:

– Вот такое письмо…

Прокурор читал долго, медленно, возвращаясь к началу текста.

– Действительно… все это? – наконец спросил он.

– Впервые слышу.

– Неужели ученые полагают, что какие–либо способности могут освободить от уголовного наказания?

– Я думаю о другом… Что за этим?

С л е д о в а т е л ю п р о к у р а т у р ы. В последнее время Лаборатория психологии изучает уникальные качества психики Аделаиды Сергеевны Калязиной. У нее обнаружены кожно–оптические способности и телепатические феномены, которые она демонстрировала в присутствии психологов, физиологов, психиатров и физиков. Поскольку ее способности представляют исключительный интерес для научной разработки вопроса о телепатии и подобных явлениях, просим не привлекать ее к уголовной ответственности. Кроме того, действия Калязиной были вызваны скорее всего не злым умыслом, а редкими свойствами ее психики…

И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Брякнул–таки. Да и не то, что хотел сказать. Не люблю счастливых… Ведь кощунство. А вернее было бы так: счастливый человек мне неинтересен. Почему же? Счастье держится, как правило, на каких–то общих для всех кирпичиках: здоровье, материальный достаток, интересная работа, образование, семья… Идеалы счастья придумывают люди, и эти идеалы похожи, как в квартирах телевизоры. Поэтому счастливый человек теряет индивидуальность – все счастливые похожи. Несчастные же самобытны, потому что… Потому что идеалы мы придумываем сами, несчастья нам придумывает жизнь, а она – большая искусница.

Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Жизнь моего Короля, как сами понимаете, могла кончиться только казенным домом. Через три года она и кончилась. Почему–то в памяти осталось не его лицо, не наша совместная жизнь и даже не суд, а обыск: милиционер выносит из квартиры два ведра мелочи, которую Король приносил из церкви, – ассигнаций от карточных игр ему не хватало, и он еще поторговывал крестиками.

Отбыл он в далекие места. Денек я поплакала. А он прислал два письма: одно слезливое, второе нецензурное. И все. Ноль эмоций. А ведь любил… Как–то я сказала о миллионерше, принимавшей молочные ванны. И что? Грузчик из магазина притаскивает два бидона молока, и Король выливает их в ванну…

Осталась я одна. Ваши коллеги меня не тронули. На суде я проходила свидетельницей. Да и что я знала? Верите ли, только на суде и услышала его настоящую фамилию – Головатюк.

И з г а з е т ы (корреспондент В.Холстянникова). Случается, что в квартире гаснет свет, темно, неудобно, гости переговариваются вполголоса. Но вот электрик что–то там соединил – и вспыхнуло радостное солнце. Такое ощущение возникло у всех присутствующих в Лаборатории психологии, когда вошла Аделаида Сергеевна Калязина: статная, строгая, красивая, в темном костюме. Она что–то сказала – не важно, что – и всех обдало странной и нервной энергией. В этой женщине скрыта тайна, я бы сказала, тайна всех тайн, потому что ее тайна лежит за границей нашего понимания. И мы, журналисты, к ней не готовы – не готовы ее понять и тем более донести до масс. Мы привыкли считать тонны стали, метры жилой площади, пуды