Не от мира сего. Криминальный талант. Долгое дело - Станислав Васильевич Родионов

рубим, косим, сушим и солим. Какой ужас! Значит, когда я тру морковку, она, бедная, кричит? Почему бы вам этим способом не проверить мошенницу Калязину? Ведь стоит поднести к ней цветок, как он начнет волноваться…

Уважаемая гражданка Цуприянова! Описанная вами теория не является доказанной, поскольку опыты этого криминалиста, проверенные учеными, не подтвердили его вывод. Поэтому морковку можно смело тереть.

Рябинин сидел и ждал Калязину, вороша страницы уголовного дела. Рядом, в соседних кабинетах, томились вызванные им люди: потерпевшие, свидетели, понятые и те женщины, среди которых должна опознаваться Калязина. В его комнатку они бы не вместились. И в коридоре держать их нельзя – могли обменяться информацией.

Подобных опознаний он сделал, может быть, сотню. Процессуальные нормы знает назубок, материалы дела читаны–перечитаны, все вопросы продумал, Калязину бесспорно опознают… Тогда чего ж он волнуется, скрывая это волнение от самого себя? Зачем бессмысленно листает страницы? Уж не боится ли той психической силы, про которую говорила Лида? При таком–то чистом дне?

Рябинин повернулся к окну…

Всю ночь лил дождь, сильный и мелкий, как душ. К утру тучи уползли куда–то к себе, оставив небо нетронутой синевы, без дымки и вроде бы и без воздуха – до того ясное, что полети там муха, было бы видно. Два облачка, выполосканные дождем, лебединой парой белели над универмагом. Отмытый и уже подсохший асфальт стал белесым. И землю, дождь вымыл даже землю в газоне, унеся всю пыль и весь мусор. Стрельчатые листья ирисов, отяжелевшие от пригоршней крупных брызг, горели таким блеском, что Рябинин двинул головой, чтобы уйти от него. Но блеск ринулся за ним, словно алмазные горошины покатились за его взглядом, лишь перемешав цвета и грани. Эти капли будут гореть до обеда, пока остывающее солнце не испарит их…

Ему вдруг показалось – да он видел вот сейчас за окном, – что–то огромное и черное пересекло утренний блеск листьев, как перечеркнуло. Пронеслось у самых окон, сверху вниз, упало с дома. Оборвался с крыши сугроб снега… Посреди чистого августа?

Рябинин стремительно обернулся, успев в миг, необходимый для поворота головы, догадаться, что он сейчас вздрогнет от неожиданности, и в этот же миг успев решить, что ему нужно сделать, чтобы испуг прошел незамеченным. Рябинин стремительно обернулся – вздрогнул очками и схватил ручку одновременно. И пока осознал виденное – секунду, две? – его сознание в четкой последовательности, но как–то разом сумело отвергнуть два предположения об увиденном… Ворона, посреди кабинета стояла гигантская ворона… Посреди кабинета стояла жуткая, неизвестная ему женщина… И наконец–то…

Посреди кабинета стояла Калязина.

В длинном темном платье, свободно ниспадающем до пола. На груди тянутым эллипсом висела грубая цепочка из серого тусклого металла. Голова запеленована жгуче–черной повязкой, как чалмой. Губы накрашены чем–то темно–коричневым… Есть ли такая помада? И видимо, темная краска втерта в щеки, отчего они лоснились сухим и мрачным блеском. Чем же от нее должно пахнуть – антидухами?

Рябинин ждал, что Калязина явится к нему другой, подобающей ее новой роли, да одной и той же она никогда и не бывала. Но играть так дешево…

– Садитесь. – Он бросил карандаш в пластмассовый стакан.

– Вы меня вызвали поговорить о парапсихологии? – спросила она гортанным, незнакомым ему голосом.

– Нет.

– Может быть, о парапсихиатрии?

– Нет.

– А о парабиологии?

– Нет.

– О парасоциологии?

Он промолчал.

– О параграфологии?

– Я тоже могу…

– Что вы можете? – Она подняла черный, разъедающий взгляд.

– Прибавлять к разным понятиям словечко «пара».

– Я не только прибавляю, но и хорошо знаю их смысл.

– Ну, к примеру, что значит параграфология?

– Проникновение в подсознание личности через его почерк.

– Ага. А парапсихиатрия?

– Постижение мотивов поведения, которые мы не осознаем.

– Мне бы ваши мотивы постичь, – усмехнулся Рябинин.

– Поэтому вы берете лом, надеваете брезентовые рукавицы, кирзовые сапоги и входите в хрустальный домик?

– Хрустальный домик – это вы?

– Вернее, подходите к тончайшим пробиркам…

– В которых бурлит едкое варево, – опять усмехнулся Рябинин; много, нельзя столько усмехаться.

Из складок платья она выплеснула руки и закурила умело, по–мужски. Спичку, у которой обгорела лишь головка, положила не в пепельницу, а рядом, на край стола.

– Для вас истина без справочки недействительна.

– Да, я не легковерный.

– Поэтому мир для вас закрыт.

– Мир познается разумом.

– Мир познается прежде всего верой.

– Человечество верило тысячелетиями и жило во мраке, – возразил Рябинин, теряя мысль, потому что ее последние слова «мир познается верой» высекли другую, убегающую…

И промелькнуло, исчезая…

…Мир познается не только разумом, но и нашей интуицией…

Высеченная мысль вроде бы убежала не вся, оставив после себя что–то простое, определяемое.

– А интуиция – это не вера.

Калязина прищурилась, видимо уловив в его ответе некоторую нелогичность. Рябинин хотел объяснить, откуда взялась эта интуиция, но случайно глянул на ее обгоревшую спичку, которая вроде бы передвинулась сантиметров на пять. Лежала на самом углу, а теперь переместилась вдоль края стола. Калязина не двигала – она лишь изредка поднимала руку с сигаретой. Ветерком…

– Разве мои сеансы вас ни в чем не убедили? – почти вкрадчиво спросила она.

– Меня могут убедить только эксперименты.

– А вот ученые убедились.

– Они не ведут следствия по вашему делу.

– Не вижу связи…

– Аделаида Сергеевна, даже если вы на моих глазах испаритесь, я все равно вам не поверю, потому что вы мошенница, – решительно выложил он, скосившись на спичку.

Та еще передвинулась. Калязина ее не трогала – он следил. Ветерком?

– Почему же крупнейшие ученые интересовались парапсихологией?

– Какие?

– Бутлеров, Фламмарион, Ломброзо…

– Скорей всего, они были любознательны.

– А я что?

– Хотите таким способом избежать уголовной ответственности.

– Боже, как утилитарно.

– А возможно, великие ученые за вашей парапсихологией отдыхали душой.

Спичка двигалась, уже миновав стакан для карандашей. Рябинин не мог приметить самого хода – оттого ли, что она слишком медленно ползла, плохо ли он за ней следил, опасаясь быть замеченным. Калязина начала есть Рябинина познавательным взглядом: зачем вызвал? Но у него теперь появился один тайный интерес – как идет эта спичка и куда?

– А в телекинез верите? – вдруг спросила она.

– Это что?

– Перемещение предметов усилием вопи.

– Нет, – ответил он, незаметно, как ему казалось, скосив глаза на спичку.

– Зря, – снисходительно улыбнулась она, тоже посмотрев на нее, а потом на него – прямо, вызывающе.

Спичка плавно соскользнула на полсантиметра – теперь он увидел ее ход. Теперь он уже смотрел на спичку во все глаза, отбросив всякую маскировку. Нужно что–то сделать… Разгадать, уличить… Но растерянность лишила всего, кроме одного желания – схватить эту спичку. А дальше?

– И вы можете угадать любые мысли? – сделал он все–таки вид, что занят не спичкой, а разговором.

– По крайней мере, главные.

– И не