Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 1 - Петр Александрович Дружинин

я оказался в одном машине с Фадеевым и Тихоновым. В колхозе зарезали барана. По восточному обычаю барана резали у ног Фадеева, главного гостя. У барана выкатились печальные глаза. Фадеев наклонился и внимательно следил за происходящим.

Я сказал:

– Гляди, он смотрит!

– Подумаешь, если надо, я кого угодно зарежу, – сказал Фадеев.

Шутка прозвучала мрачно. На самом деле резал, конечно, Сталин, а Фадеев должен был держать “баранов” за горло. Вождь был коварен. Он требовал, чтобы каждый ордер на арест был подкреплен визой или даже характеристикой руководителя учреждения.

Медлить или задумываться было нельзя. Надо было отдавать чужую голову или класть свою. Приходилось отрекаться и выдавать на заклание своих давних друзей и закадычных приятелей. Приходилось отказываться от мыслей, от книг, от людей. И все это стало пахнуть кровью.

После войны пришлось проводить мероприятия, зажмурив глаза, подстегивая себя мыслью о партии, о ее воле, на деле сознавая, что антисемитизм, например, не имеет ничего общего с партией. У Фадеева в “Разгроме” действует любимый герой Левинсон, а он стал поддерживать Сурова[1008], Софронова и таких фальшивых старателей, как Озеров. Фадеев потерял различия между идеей и лицом. Если Сталин требовал, он поддерживал тех, которые ему были противны, и травил тех, которых ценил. Фадеев стал говорить в глаза одно, а за глаза другое, или, во всяком случае, помалкивал в нужном месте и в нужное время. Случилось так, что большой человек, понимающий, чуткий, стал ответственен за политиканство, за литературный разбой, за обезличивание искусства. ‹…›

Фадеев высоко ценил себя как писателя и общественного деятеля. Пьянящий напиток славы, бессмертие на доске почета великой страны – это было посильнее, чем богатство и влияние. Ключ к будущему он видел в Сталине, который и сам полагал, что диктует свою волю столетиям, определяет навечно мнение и мышление будущим поколениям.

– История нас оправдает, – передавали слова Сталина.

Постепенно Фадеев перестал считаться со всем тем, что делается внизу, под ним, ибо не было ни писательского общественного мнения, ни писательской демократии. Доходило до того, что большие писательские собрания тщетно ожидали его часами и расходились, а он не приходил по прихоти, из-за водки.

При диктатуре Сталина отдельные размолвки с раздробленным и бессильным общественным мнением Фадеев ликвидировал легко – когда он хотел, он был обаятелен.

Но вот Сталина, деформировавшего Фадеева морально, не стало. Атмосфера изменилась. Оказалось: все, чему Фадеев насильственно молился, не нужно, осуждено. За высокое положение любимчика вождя приходилось расплачиваться репутацией, внутренним личным судом. Поддержка сверху, «всемирно-исторические» санкции ушли, и общественное мнение обозначилось и с каждым днем выражалось все громче и громче.

Фадеев был чуток, он умел судить по симптомам. История оказалась не дамой, приятной во всех отношениях, а особой бесцеремонной, путающей карты. Фадеев был уверен, что история им займется, и не мог не понимать, что на него ляжет тень ответственности за все, что делалось при Сталине. Он знал, что отвечать придется за все несправедливости, за погубленные жизни, за исковерканные и ненаписанные книги.

Для Фадеева сложилась трагическая ситуация. Выйти из нее можно было двумя способами. Он мог раскаяться на пленуме ЦК или на 2-м съезде писателей в 1954 году. На это его не хватило. Тогда он решился на самоубийство. Это был не минутный аффект, а обдуманное решение. Он готовился к самоубийству как к общественному акту. Он осудил себя неумолимо и бесповоротно и сам привел в исполнение приговор.

Из орудия культа личности Фадеев превратился в жертву, и уже не только моральную, но и физическую. Он завоевал себе трагическое место в истории литературы»[1009].

Общеизвестен и тот факт, что в 1949 г. сам А. А. Фадеев сумел ощутить на себе все прелести идеологического давления. Приведем его рассказ, опубликованный недавно в мемуарах бывшего замминистра финансов СССР Д. С. Бузина:

«В конце одной из бесед со Сталиным он совершенно неожиданно для меня сказал:

– А на вас жалуются. Говорят, вы в романе “Молодая гвардия” не показали руководство со стороны партийной ячейки комсомольской борьбой и воспитанием молодежи в условиях подполья. Так ли это?

Я ответил ‹…›. Сталин молча ходил, а потом как-то неопределенно, безадресно сказал:

– Кто его знает? Вот жалуются!

У меня сложилось впечатление от этой беседы со Сталиным: либо он не читал романа, что маловероятно; либо не хотел высказать свое мнение по поводу тех недостатков в романе, на которые ему “жаловались”.

Так или иначе, спустя короткое время после этой беседы появились критические статьи на роман “Молодая гвардия”. Вначале в газете “Культура и жизнь”, а затем и в “Правде”. Мне было рекомендовано дополнить и переработать роман с учетом критических замечаний, что я охотно и сделал»[1010].

Уже после смерти Сталина, в августе 1953 г., Фадеев, дабы защитить творческие союзы, и в первую очередь ССП, в своем письме Маленкову и Хрущеву пытался умерить описанные выше раскаты внезапного и непредсказуемого воздействия руководства страны на творческие силы:

«В работе партийных и государственных органов, органов печати, а также правлений творческих союзов слишком часто имеют место факты, когда важнейшие идейно-художественные указания разрабатываются без участия передовых сил литературы и искусства, преподносятся сверху в недоработанном виде, но в такой директивной форме, когда оспорить или поправить их в той или иной части уже невозможно. Писатели и деятели искусств, даже их руководящие кадры остаются в таких случаях неубежденными, они бывают вынуждены присоединиться к таким указаниям – против своей совести. Нужно ли говорить о том, как вредно отражается на самом творчестве и на критике и на деятельности творческих союзов такое положение, когда виднейшие деятели литературы и искусства перестают быть правдивыми и волей-неволей “подлаживаются” под директивы.

Приведу некоторые примеры.

Что может быть лучше хорошей редакционной статьи в “Правде” или в другой центральной газете, статьи, разъясняющей ту или иную ошибку писателя, ставящей новые идейно-художественные вопросы? Но в течение многих лет подобные статьи пишутся без всякой предварительной разработки их с передовыми писателями и критиками, с руководящими деятелями творческих союзов, без всякой предварительной дискуссии, а в то же время носят непреложный директивный характер. К такого рода статьям принадлежат, например, статьи с критикой детской книги К. Чуковского “Одолеем Бармалея” (1944 г. – П. Д.), с критикой романа А. Фадеева “Молодая гвардия” (1949 г. – П. Д.) ‹…›.

Статьи эти служили предметом бурных обсуждений на заседаниях президиума Союза писателей и даже пленума правления