Гордость Карфагена - Дэвид Энтони Дарем

кости, серебрившимся под безоблачным небом в соленых брызгах волн. Корабль имел не только парус, но и отверстия для весел, а также лавки, хорошо отполированные ягодицами гребцов. На корме располагалась каюта для пассажиров — небольшое строение, сбитое из тонких досок. Оно крепилось веревками к большим деревянным кольям, торчавшим из палубы. Чтобы открыть разбухшую дверь, капитану несколько раз пришлось дернуть за деревянную скобу. На полу внутри крохотной отсыревшей комнаты валялись мотки веревок, куски бревен и непонятные обломки.

Заметив отвращение на лице Сапанибал, капитан со вздохом заметил:

— Она не просила многого. Ия ничего не обещал. Можете оставаться здесь, сколько хотите.

Он ощерился и добавил:

— Только не слишком долго. Я скоро отплываю. Если вам ничего не нужно в Капуе, то постарайтесь покинуть корабль до выхода в море...

Сапанибал не удостоила его ответом. Она и евнух зашли в каюту. Женщина села на какое-то подобие кровати, а раб встал в стороне, пригнув голову под низким потолком. В этом и заключалось ее условие. Она ожидала прибытия странных пассажиров.

В каюте было жарко и душно как в бане, но вместо приятного запаха здесь стояла отвратительная вонь. Чувствовалось, что недавно на корабле перевозили домашний скот. Когда глаза Сапанибал привыкли к темноте, она рассмотрела рисунки, нацарапанные на досках, — непристойные фантазии моряков многих наций. Эти грубые сексуальные образы изображали мужчин и женщин с преувеличенно большими половыми органами. Основными мотивами поз были агрессия и подчинение. Почему разум мужчин всегда фокусировался на такой неукрощенной грубости? Разве подобное обращение соответствовало любви и вере женщин, нарисованных на этих досках?

Она подумала о покойном муже. Судя по ощущениям, коллекция образов затронула ее с удивительной силой. Она почувствовала жар в нижней части живота и какое-то томление, похожее на ностальгию. Гасдрубал Красивый отличался от Имаго. Он был гораздо красивее и привлекательнее советника: резкие и смелые черты лица, будто бы высеченные быстрыми взмахами клинка на мягкой глине; живой и красочный язык, способный убедить любого человека; улыбка плавила холод отчуждения; ум искрился интригами; память хранила мельчайшие факты, словно библиотека свитков. Сапанибал не могла соответствовать его уму. Рядом с ним она выглядела глупой. Ион лишал ее дыхания одним лишь озорным подмигиванием.

По крайней мере, так все начиналось. После свадебного пира он отказался от претензий на любовь. Это была деловая сделка, заключенная для обоюдной выгоды. Он женился на Баркидах, а не на ней. Слова, с которыми он сватался к Сапанибал , перестали слетать с его уст. Гасдрубал все чаще избегал ее. Он редко приходил в покои жены, а когда это случалось, то насиловал ее — быстро, жестоко и отвернув лицо в сторону, словно находил противным запах законной супруги. Она много раз видела его с другими женщинами. С ними он вел себя, как изысканный любовник. Таких способов и поз она раньше и представить себе не могла. Позже Сапанибал ограничила свое жизненное пространство двумя-тремя комнатами. Однако Гасдрубал специально устраивал свои встречи со шлюхами так, чтобы она видела их оргии. Он даже приводил других женщин по ночам в покои жены и будил ее смехом, стонами и похотливыми восклицаниями. Временами он резвился подобным же образом с мужчинами. Тем не менее ему удавалось отделять разврат от государственных дел. Ион всегда был любимцем Гамилькара. После смерти отца ее муж искусно и долго мстил иберийским племенам, а когда те взмолились о пощаде, он задобрил их подачками и серебром. Несмотря на изощренные издевательства, он не позволял угаснуть любви Сапанибал и не давал ей вырваться из его плена — даже теперь, через много лет после гибели.

Имаго Мессано не стал бы обходиться с ней, как Гасдрубал . Сапанибал знала и горевала об этом, потому что ей хотелось ответить на его чувства своей любовью. К сожалению, она не могла разорваться между двумя мужчинами. Юная девушка в ней все еще любила мертвого развратника. Она по-прежнему плакала ночами, вспоминая, как Гасдрубал Красивый срывал ожерелья с ее шеи и надевал вместо них железный ошейник рабыни. Как она будет смотреть на Имаго в постели? Куда спрячет свой страх? Возможно, он владел тем ключом, который выпустил бы ее на свободу. Но что если он просто добавит новые звенья в цепь, которую она носила на своей душе?

Она рассеянно смотрела на непристойные рисунки, когда услышала шум за дверью каюты. Сапанибал резко выпрямилась, сложила руки на коленях и скрестила ноги. Дверь с треском распахнулась и закачалась на кожаных петлях. В комнату хлынул ослепительный свет. Сапанибал пришлось прикрыть глаза ладонью. Затем она увидела фигуру, которая переступила порог и закрыла собой сияние солнца. Это была Имилце. У ее бедра стоял сын, с изумлением наблюдавший за своей тетей.

Сапанибал поднялась на ноги и посмотрела в лицо молодой матери. Она многое хотела ей сказать, но слова, как камни, упали куда-то в глубины ее сердца. Она выдержала взгляд Имилце, передав своей строгостью то, что считала нужным показать, а затем сказала:

— Пошли домой. На этом корабле нам больше нечего делать.

Пройдя мимо Имилце, она положила ладонь на затылок Маленького Молота, легким нажимом развернула его к двери и вывела на палубу. Она склонилась к мальчику и завела никчемный разговор, ощущая за спиной могильный холод. Ужасное молчание Имилце, бледность на ее лице, краткость собственных слов и малость того мгновения, которое потребовалось, чтобы разрушить чужие планы, — все это не ослабляло удовлетворения Сапанибал от выполненного дела. Хотя она заметила в себе и кое-что другое — злую радость оттого, что Имилце не увидит возлюбленного мужа и тоже будет страдать от одиночества.

Впрочем, она лишь выполняла свой долг, и ее поступок был всем на благо. Имилце увидит мужа после войны, но не раньше — по его, а не по ее усмотрению. Жена не должна таскаться за мужем по полям войны. Он либо вернется к ней, либо не вернется. Когда-нибудь Имилце свыкнется с этой мыслью.

* * *

Когда Публий Сципион услышал в Сенате весть о смерти отца и дяди, к нему повернулись сотни лиц. В Иберии творился хаос, а Рим был озабочен своими проблемами, поэтому новость потребовала многих уст и достигла его лишь через несколько месяцев. Ему хотелось вскочить со скамьи и схватить гонца за горло, назвать его лжецом и потребовать, чтобы он привел доказательства провозглашенной смерти. Но Публий не мог опозорить отца такой выходкой. Ему пришлось сжать челюсти и выслушать все без содрогания. Стараясь не