Гордость Карфагена - Дэвид Энтони Дарем

Позже, вбежав в дом отца, он упал на колени в центре внутреннего дворика, сжал голову руками и заплакал. Вокруг него на стенах висели восковые образы его прославленных предков. Лица были скрыты под фасадами миниатюрных храмов. На каждом образе имелась табличка с подробным перечнем достижений: офицерские чины, победы, общественные звания. Последний раз он видел отца именно здесь. Корнелий по какой-то причине завел разговор о матери Публия, которая умерла много лет назад во время родов. Отец сказал, что эта женщина по-прежнему важна для него. Он знал, что любил ее недостаточно — не так, как хотел. Он восхищался ею, словно греческий поэт своей музой. Но если бы она жила до сих пор, он превратился бы в абсурдного романтика. Сенаторы назвали бы его изнеженным мужчиной, порабощенным любовью к женщине. И они были бы правы. Вот почему Фортуна забрала ее от него в тот день, когда родился сын.

— Только не смотри на меня так, — добавил Корнелий. — Ты уже взрослый, чтобы горевать о сиротской доле. Твоя мать так сильно хотела твоего рождения, что, когда роды пошли неправильно, она упросила хирурга вскрыть ей живот. Наши жизни в этом мире только мимолетные события. Многие поступки совершаются не по нашей воле, а ради чести семьи. Возможно, боги позаботятся о моей судьбе и позволят мне вернуться домой. А может быть, и нет. Не нам решать такой вопрос. Поэтому я напоминаю, сын, что все мои дела, владения и заслуги переходят к тебе. Ты должен добавить к ним свою долю и передать моим внукам гордый дух Сципионов. Все мы звенья одной цепи. Я не сомневаюсь, что ты станешь крепким звеном и сделаешь своих детей еще сильнее.

Это воспоминание взволновало Публия. Корнелий говорил с ним так, словно предчувствовал свою смерть. Сын не презирал сентиментальность отцовских слов. Наоборот, он гордился ими. Они укоренились в его сердце рядом с непоколебимой верой в правоту Римской республики. Однако искренность отца огорчала его. Он не знал, сможет ли дожить до подобной мудрости. Он гадал, сможет ли показать себя достойным такого человека. Ион не мог сказать наверняка, что путь его жизни оправдает ту надежду, которую отец возложил на него во время их последней встречи.

Ему не терпелось вернуться на поле боя, но заботы о наборе рекрутов и обучении новых отрядов задержали его в Риме. Все дни напролет он думал только о войне. До полуденного зноя Публий муштровал солдат — бывших фермеров, рабов, торговцев и наемников. В свободное время он изучал хроники прежних войн и расспрашивал тех, кто уже пострадал от хитрой стратегии Ганнибала. Он поглощал все, что слышал, перерабатывая и переваривая сведения до тех пор, пока они не превращались в ткань его сознания. Он держал свое мнение при себе, но охотно выслушивал тех, кто мог дать ему какую-то полезную информацию. Публий начал изучать обы

16 Гордость Карфагена чаи Карфагена. И, естественно, он часто размышлял о Ганнибале. Не бывает непобедимых людей, говорил он себе. Это факт! Даже боги имели слабости. В юности он увлекался греческими легендами и теперь иногда вспоминал об эпохальном повествовании Гомера. Ахиллес был великолепным, смелым и бесподобным воином, однако и он обладал уязвимым местом. Ганнибал тоже должен иметь свою слабость. Должен.

Увлекаясь тренировками, Публий часто гонял своих солдат по девять часов кряду. Сколько раз он вдруг понимал, что вечернее солнце, удлиняя тени, уже садится за горизонт, и что солдаты смотрят на него с нескрываемым изумлением. Сколько раз лейтенант отводил его в сторону и напоминал ему о времени дня. Другие офицеры не одобряли его рвения и говорили, что даже на войне римлянин должен оставаться римлянином. Он не должен забывать о распорядке дня: первая половина для работы, вторая — для отдыха.

Отвлекаясь от размышлений, Публий постоянно поражался тому, что естественный ход жизни оставался неизменным. Спеша на Форум ранним вечером, с мыслями о жестоких сражениях, он с неодобрением поглядывал на своих соплеменников. Сам Публий неизменно носил тогу, но горожане по вечерам одевали яркие туники — красные, желтые, голубые, с золотыми вышивками — или плащи с капюшонами, которые недавно вошли в моду. Незамужние женщины спешили на карнавальные зрелища. Солдатские вдовы алчно поглядывали на торсы и ягодицы молодых мужчин, о чем-то шептались со служанками и хихикали, как девочки. Воздух оживал от звуков веселья. Повсюду слышались песни и шутки. Запах жареных колбас сменялся ароматом медовых печений. Вокруг царило томление, толкавшее каждого к чревоугодию, похоти или покою.

Он проводил вечера с Лаэлием — его товарищем по оружию. Они обсуждали планы на будущее и говорили о войне. Публию нравились такие моменты. Он находил в них странную радость. Лаэлий был единственным человеком, которому он мог доверить свою печаль. Публий не понимал, как жители Рима могли предаваться мелким удовольствиям. Почему они все забыли? Неужели они потеряли гордость? Или их ввели в заблуждение? А может быть, в этом и проявлялся римский дух? Люди не имели выбора, кроме того, чтобы жить, пока они не встретят смерть. Так было всегда. Возможно, горожане Рима — проститутки, страстные матроны и накачанные вином сенаторы — знали истины жизни лучше, чем он. Возможно, в этом и была великая мудрость, казавшаяся глупостью.

Помимо всего перечисленного имелись другие моменты, в которых Публий не находил ничего достойного. Например, Теренций Варрон по-прежнему пользовался уважением Сената. Ни на одном человеке в истории Рима не лежала ответственность за смерть стольких римских солдат, но это, казалось, никого не тревожило. Публий не обвинял его публично, потому что знал, что римляне судят человека за ошибки лишь тогда, когда сами страдают от них. С другой стороны, вина за поражение была возложена на тысячи солдат, окруженных Ганнибалом при Каннах. Их настолько презирали, что Сенат отказался выкупать плененных воинов и запретил родне платить за них деньги африканским захватчикам. Считалось, что они заслуживали мук во вражеском плену. Публий, избежавший позора, уважал этих солдат. Никогда прежде государство не бросало стольких воинов на произвол судьбы.

Со временем некоторые из них вернулись домой. Не получив за пленных выкуп, Ганнибал отпустил солдат на свободу и позволил им пройти через всю страну, не желавшую больше им помогать. Многие рассматривали это милосердие как глупость, но Публий видел здесь разумное решение — удар, нацеленный в сердце нации. С другой стороны, он презирал позицию сенаторов. Они отправили вернувшихся солдат на Сицилию,