Герои, почитание героев и героическое в истории - Карлейль Томас

Дидро любил своего отца и весьма жалел, что портрет старика был снят в праздничном платье, а не в рабочем, обыденном костюме, «в кожаном переднике, с очками на носу, за работою перед точильным колесом», – как он привык жить и трудиться, честно занимая свое огромное место во вселенной. Старик был человек строгой справедливости и честности, отличался не только добродушием, но и острым умом, вследствие чего нередко выбирался посредником в возникавших распрях между соседями. При этом он был не чужд гуманности, помогал беднякам, так что целая толпа их со слезами провожала его до последнего жилища. Один из соседей утешал сироту-философа следующими словами: «Ах, мсье Дидро, вы способный и знаменитый человек, но вам никогда не сравняться с вашим отцом». И действительно, возникает вопрос: не представляется ли нам этот старик ножовщик самым достойным человеком из всех знаменитых лиц, выведенных в биографическом отделе этих двадцати шести томов. Нам по крайней мере ни одно выведенное лицо не представляет достоинств, которые бы не были извращены недостатками и пороками.

Мать его также была любящая и местная женщина, и Дидро имел полное право гордиться своим происхождением и не стеснялся вспоминать об этом в кругу королей и императриц.

Учителями его были иезуиты, в двенадцать лет его энциклопедическая голова уже подверглась «тонзуре»41. У него была замечательная способность усваивать себе предмет и отличная память, но при этом он был ветрен, склонен к проказам и нередко попадал в неприятные истории. Одно крупное событие в своей жизни он сам увековечил; дочь его рассказывает об этом в следующих словах:

«Он поссорился с одним из товарищей, и эта ссора была так серьезна, что ему под страхом наказания было запрещено являться в школу на публичный экзамен и раздачу наград. Мысль провести такой важный день дома и тем огорчить своих родителей была для него невыносима. Он отправился в училище, швейцар загородил ему вход, но он успел смешаться с другими лицами и кое-как пробраться вперед. Швейцар, имея в руках что-то вроде копья, бросается за ним и в происшедшей тут борьбе ранит его в бок. Но это не удерживает мальчика, он проталкивается в класс, садится на свое место и получает целую массу наград из письменного и из устного экзамена и за сочиненные стихи. По всему вероятию, он заслужил их, потому что наказание, которому он подвергся, не могло помешать школьному начальству отдать полную справедливость его успехам. Множество книг и венков были присуждены ему, так что, не имея возможности нести их в руках, он надел венки на шею и таким образом воротился домой. Мать его стояла в это время у дверей дома и видела, как он, окруженный товарищами, с грудой книг и венков шел через рынок. Нужно быть матерью, чтоб понять ее чувства при виде подобного торжества. Дома его ожидали новые похвалы. Но когда в следующее воскресенье он одевался, чтобы идти в церковь, то домашние заметили значительную рану на его теле, на которую он даже и не подумал жаловаться».

«Одна из лучших минут в моей жизни, – пишет сам Дидро, с небольшими вариациями, об этом событии, – случилась тридцать лет тому назад, но я помню ее так хорошо, как будто это было вчера. Как сейчас, вижу отца, поджидавшего меня на улице, когда я возвращался домой под бременем наградных книг и венков. Заметив меня еще издали, он бросил свою работу и вышел ко мне навстречу, обливаясь радостными слезами. Прекрасное зрелище – видеть слезы сурового и честного человека!»

Затем девица Дидро рассказывает нам, как увенчанный ученик, которому наконец надоели постоянные выговоры и наказания, однажды сказал своему отцу, что желает оставить школу. «Итак, тебе хочется быть лучше ножовщиком?» – спросил его старик. Вследствие утвердительного ответа ему дают кожаный передник, и он принимается вместе с отцом за работу – портит все, что ему попадается в руки: ножи, ножницы и пр. Работа эта продолжалась около пяти дней, – наконец он вдруг выходит из мастерской, отправляется в свою комнату, забирает книги и снова возвращается в школу, которой остается уже надолго верен.

Достопочтенным отцам показалось, что из Дени может выйти отличный иезуит, вследствие чего они старались окружать его лестью, чтоб завладеть им для собственных целей. Предоставляем читателям поразмыслить на досуге о дьявольской хитрости и усердии этих святых отцов, которые в настоящее время, к счастью, уничтожены и изгнаны отовсюду. Мы же, к нашему великому прискорбию, считаем уместным только заметить, что ни одна корпорация в мире, какой бы окраски она ни была, не проявляла столько искусства и усердия в звании учителей и наставников, как эти пронырливые иезуиты. Предугадать способности неопытного и неоперившегося юноши, из которого впоследствии разовьется действительный человек, взять его за руку и вести по умственному пути, снабдив его при этом необходимым орудием – знанием и развив в нем характер и волю, составляет в большинстве случаев заслугу великую, если предположить, разумеется, что этот путь честен и справедлив… Но мы уже заметили, что иезуиты уничтожены, а корпорации всех родов исчезли, вместо эгоистичных обществ у нас очутилось двадцать четыре миллиона людей, не связанных никакими корпорациями, так что правило: «Человек, заботься сам о себе» – произвело тесноту, давку, из которой люди выходят с помертвелыми лицами и раздробленными членами, словом, – изображают дикий хаос, куда страшно и заглянуть. И самой жалкой, покинутой и беспомощной фигурой в этой толпе является в настоящее время фигура, известная под именем писателя. Нужно надеяться, впрочем, что столетия через два подобный порядок вещей изменится и улучшится. Но возвратимся к нашему рассказу.

«Иезуиты, – продолжает девица Дидро, – прибегали к самым соблазнительным средствам, именно прельщали юношу путешествием и свободой и успели уговорить его покинуть родину и уехать с иезуитом, к которому он сильно привязался. У Дени был друг, кузен одних с ним лет, и этому-то другу он доверил свою тайну, желая, чтоб и он сопутствовал ему. Но кузен, более прирученный и осторожный юноша, сообщил весь проект отцу, не забыв упомянуть о дне и часе отъезда. Мой дед ни одним словом, ни малейшим намеком не выдал себя, но вечером, уходя спать, запер только входную дверь и ключ положил в карман. Услыхав в полночь, что сын осторожно сходит с лестницы, он неожиданно явился перед ним и спросил: «Куда так поздно?» «В Париж, – отвечал молодой человек, – к иезуитам». «Но ночью этого нельзя сделать, – возразил старик, – пойдем лучше спать, а завтра я постараюсь исполнить твое желание».

На следующий день отец взял два места в почтовой карете, проводил сына в Париж, поместил его в коллеж д’Аркур и простился с ним. Но добрый старик слишком любил своего сына, чтоб покинуть его, не убедившись вполне, доволен ли юноша своим новым положением. Вследствие этого он остается еще две недели в Париже, чуть не умирает со скуки в гостинице и наконец отправляется в коллеж. Отца моего до такой степени тронула эта любовь и участие, что он, по его словам, был готов идти на край света, если б старик потребовал этого. «Мой друг, – сказал он ему, – я пришел узнать о твоем здоровье, доволен ли ты начальством и содержанием. Если тебе нехорошо здесь, если ты несчастен, то воротимся снова к твоей матери. Но если ты решился жить здесь, то мне остается только сказать тебе несколько слов, обнять и благословить тебя». Юноша уверил его, что он совершенно доволен и новое заведение ему весьма нравится. Мой дед простился с ним и зашел к директору узнать, доволен ли он своим воспитанником».

Получив благоприятный ответ, почтенный старик воротился домой. Дени виделся с ним редко, потому что никогда уже не жил с ним под одной кровлей, хотя в течение нескольких лет и до самой последней минуты поддерживал с ним сношения, навещал его и, по-видимому, пользовался его советами и помощью. И действительно, семейство Дидро было достойное семейство, наш философ горячо был привязан к нему, и эта привязанность составляла не последнюю его добродетель. Дени был старшим сыном в семействе и, при всех своих недостатках, пользовался большим расположением. Кроме него, был еще брат, сделавшийся впоследствии аббатом, и добрая остроумная сестра-девица, несколько раз пытавшаяся жить вместе с младшим братом, чтоб помогать его хозяйству, но все ее старания остались без успеха.