Гёте. Жизнь и творчество. Т. I. Половина жизни - Карл Отто Конради

«Между радостью и недовольством» — этот диагноз своего состояния из ранних веймарских времен сохранил свою силу. Теперь видна готовность расти

378

дальше, бороться с неприятностями, закаляться (для этой цели были начаты и физические тренировки — долгие прогулки верхом, утомительные пешие походы, купания в холодной воде), воспринимать жизнь как смешение светлого и темного, отказываться от головокружительных планов, «что можно строить дворцы для людей». Из этого «жизненного смятения» он послал Густхен цу Штольберг (в письме от 17 июля 1777 г.) стихи:

Всё даруют боги бесконечные

Тем, кто мил им, сполна!

Все блаженства бесконечные,

Все страданья бесконечные — все!

(Перевод Н. Вильмонта — 1, 163)

Трезвый, лишенный иллюзий взгляд на людей и обстоятельства содержит и дневниковая запись от 14 декабря 1778 года, может быть, она служит в то же время и тому, чтобы себя успокоить: «Стремясь исправить в людях и обстоятельствах неисправимые недостатки, только теряешь время и приносишь дополнительный вред; гораздо вернее принять эти недостатки как данность, а потом уже начинать искать то, чем их можно уравновесить. Самое верное чувство идеала возникает тогда, когда понимаешь, почему он недостижим». Высказывания такого рода, которые с разных сторон рассматривают общеизвестную истину о человеческом несовершенстве, могут, однако, легко привести к тому, что неисправимым объявляется то, что вполне может быть исправлено.

Осенью 1777 года Гёте сопровождал герцога в поездке в Эйзенах и на Вартбург. Заседал Земельный совет. Как показывают дневники и письма, Гёте давно уже тянуло прочь от этих людей, их дела и разговоры сбивали с толку, не давали возможности прийти в себя. «Чувство беспредельного одиночества», — гласит дневниковая запись от 4 октября. А потом 7 октября: «Много болтали о бедности придворной жизни и общественной […]. Я не мог открыть рта с этими людьми». День спустя более длинная запись, она заканчивается возгласом: «Управлять!», так, как если бы это было заклинанием против приступов меланхолии: «Я с радостью возвращаюсь в свое маленькое гнездо, скоро оно будет овеяно ветрами, запорошено снегом. И, бог пошлет, меня оставят в покое люди, с которыми у меня нет ничего общего. Здесь я страдал гораздо

379

меньше, чем предполагал, но обречен на отчуждение там, где рассчитывал на близость. Герцог (для него в дневнике применен астрономический знак Юпитера, как для Шарлотты фон Штейн — солнца) становится мне все ближе и ближе, дождь и резкий ветер гонит овец друг к другу […]. Управлять!!»

После слова «совет» о заседании 9 декабря 1778 года следует замечание: «ощущение ничтожности многих обсуждавшихся дел, которые должны были казаться важными». В конце 1778 года в записях начинают попадаться слова «отвращение» и «скука», это сейсмографически тонкая реакция на состояние «между радостью и недовольством», при этом, как часто бывало, попытки себя успокоить: «Я не создан для этого мира. Стоит выйти из дому, тут же попадаешь в грязь […]. Много внутренней работы, много размышлений, вечерами такое чувство, как будто бы все мое существо сконцентрировано между надбровными дугами. Может быть, привычка принесет облегчение. Предстоят новые неприятности благодаря Военной комиссии. Действовать спокойно и прямо, все пройдет […]. Каждый день новые трудности. Больше всего тогда, когда покажется, что одну удалось устранить».

После первого заседания Военной комиссии Гёте подбадривал себя тем, что вдох и выдох в той же мере есть неотъемлемая часть человеческой жизни, как и усилия в работе, если хочешь добиться каких–то результатов: «Я мыслю спокойно и твердо. И резко. Много дел в эти дни. Окунулся в них в надежде, что смогу выдержать. Груз дел полезен для души. Сбросив его, она легко играет и радуется жизни» (13 января 1779 г.).

Гёте, блестящий юноша, знаменитый поэт, друг герцога, любимец судьбы, так щедро одаренный ею. Как противоречит этому известному представлению запись от 25 июля 1779 года, серьезность которой граничит с отчаянием: «Нищета постепенно становится для меня такой же прозой, как огонь в камине. Но я не оставляю своего намерения и сражаюсь с незнакомым ангелом так, что, кажется, готов вывихнуть себе бедро. Никто не знает, что я делаю, с каким количеством врагов мне приходится сражаться, чтобы добиться малости. Глядя на мои усилия, старания, борьбу, прошу вас, не смейтесь, милостивые боги! Улыбаться вы можете и помогите мне!»

При этом все время ощущается удовлетворение успехами в самовоспитании в процессе решения кон–380

фликтов дня. «Я почти не пью вина, ото дня ко дню все яснее вижу и все больше могу в деятельной жизни» (запись в дневнике, конец апреля 1780 г.). В гекзаметре он цитирует изречение из второго письма Павла к Тимофею: «Никто не будет увенчан из тех, кто не боролся. Да, все–таки мне это не дешево достается» (31 марта 1780 г.). Та же мысль звучит, уже в старости, в собрании «Изречений»:

Закон и справедлив, и вечен:

Кто честно борется, тот должен быть увенчан.

(Перевод Н. Берновской)

Много высказываний приходится на апрель 1780 года. «У меня дух захватывает от высоты, когда я говорю с таким человеком (Иоганн Август фон Кальб, который потерпел фиаско в качестве президента Палаты.). Мне удается все, за что я берусь» (2 апреля). «Но у меня такое чувство, как у птицы, запутавшейся в нитях. Крылья есть, а взлететь не могу» (конец апреля).

Путаница каждодневных дел не давала ему последовательно осуществлять свои поэтические планы, это угнетало его все больше. Он вполне отдавал себе отчет в том, что живет в постоянном напряжении, которое определило все первое десятилетие в Веймаре, но долго это продолжаться не могло. «Моя творческая деятельность оказалась в подчинении у жизни, — лаконично сообщал он Кестнеру. — Однако все же я позволю себе по примеру великого короля, который ежедневно несколько часов играл на флейте, немного поупражняться в той области, где мне даны таланты. Написанного много, почти столько же, как и напечатано. Планов много, для их осуществления не хватает времени и собранности» (14 мая 1780 г.).

Еще больше его угнетало несоответствие усилий и результатов в его служебной деятельности. «Я живу очень просто, занят с утра до ночи, вижу почти исключительно тех, с кем связан и делами […]. Иногда, мне кажется, я упаду, так тяжел этот крест, который я несу почти без всякой помощи. Если бы не это мое легкомыслие и уверенность в том, что верой и упорством можно все преодолеть» (письмо Шарлотте фон Штейн от 30 июня 1780 г.). Нужны «новые люди», говорил он, которые сразу и безошибочно сделают то, что необходимо (21 сентября 1780 г.).