Гёте. Жизнь и творчество. Т. I. Половина жизни - Карл Отто Конради

В пределах этой концепции особое значение приобретали понятия чистоты и покоя. «Идея чистоты» все чаще звучит в дневниках и письмах, мысль о необходимости оглянуться на самого себя, познать свое «я», а для этого необходимо спокойствие, сосредоточенность, тишина, избавление от вредных шлаков.

366

14 ноября 1777 года он записал, обращаясь к «Святой судьбе»: «Дай мне спокойно и сдержанно насладиться чистотой». Здесь вновь попадаются и известные мысли, как, например, высказывания пифагорейцев об обращении к самому себе. Чистым является такое устремление человека, когда он старается воспринять в жизни то, что созвучно его сущности, осознанной им самим, отталкивает то, что ему противоречит. «Пусть идея чистоты, которая охватывает каждый съедаемый мною кусок, становится во мне все светлее!» — так Гёте писал в дневнике 7 августа 1779 года.

Гёте очень рано стала удивлять та необыкновенная привлекательность, которой обладала для него Шарлотта фон Штейн. «Я не могу объяснить себе значительность, — писал он Виланду в апреле 1776 года, — той власти, какую эта женщина имеет надо мной, ничем иным, кроме переселения душ. Да, когда–то мы были мужем и женой! И вот теперь мы знаем друг о друге, окутанные духовным туманом. Я не знаю, как нас назвать — прошлое — будущее — вселенная». 14 апреля 1776 года Гёте послал своей подруге длинное стихотворение. Оно сохранилось среди писем, никогда не было опубликовано автором и появилось только в 1848 году в издании писем Гёте к Шарлотте фон Штейн. Оно давно уже имеет славу одного из самых великолепных, но и самых сложных стихотворений Гёте.

* * *

О, зачем твоей высокой властью

Будущее видеть нам дано

И не верить ни любви, ни счастью,

Как бы ни сияло нам оно!

О судьба, к чему нам дар суровый

Обнажать до глубины сердца

И сквозь все случайные покровы

Постигать друг друга до конца.

Сколько их, кто, в темноте блуждая,

Без надежд, без цели ищут путь,

И не могут, о судьбе гадая,

В собственное сердце заглянуть,

И ликуют, чуть проникнет скудно

Луч далекой радости в окно.

Только нам прельщаться безрассудно

Обоюдным счастьем не дано.

Не дано, лишь сна боясь дурного,

Наяву счастливым грезить сном,

367

Одному не понимать другого

И любить мечту свою в другом.

Счастлив тот, кто предан снам летящим,

Счастлив, кто предвиденья лишен, —

Мир его видений с настоящим,

С будущим и прошлым соглашен.

Что же нам судьба определила?

Чем, скажи, ты связана со мной?

Ах, когда–то — как давно то было! —

Ты сестрой была мне иль женой;

Знала все, что в сердце мной таимо,

Каждую изведала черту,

Все прочла, что миру в нем незримо,

Мысль мою ловила на лету,

Жар кипящей крови охлаждала,

Возвращала в бурю мне покой,

К новой жизни сердце возрождала,

Прикоснувшись ангельской рукой,

И легко, в волшебно–сладких путах,

Дни текли, как вдохновенный стих.

О, блаженна память о минутах,

О часах у милых ног твоих,

Когда я, в глубоком умиленье,

Обновленный, пил живой бальзам,

Сердцем сердца чувствовал биенье

И глазами отвечал глазам!

И теперь одно воспоминанье

Нам сердца смятенные живит,

Ибо в прошлом — истины дыханье,

В настоящем — только боль обид.

И живем неполной жизнью оба,

Нас печалит самый светлый час.

Счастье, что судьбы коварной злоба

Изменить не может нас.

(Перевод В. Левика — 1, 146—147)

В первой строфе вопросы к судьбе, ведь речь идет о вещах, которые трудно понять, вопросы как разговор с самим собой, разговор о собственном состоянии, а судьба не дает ответа. Почему нам, любящим, дан этот взгляд вглубь, чтобы увидеть будущее? Почему мы не можем доверить любовь земному счастью? Взгляд вглубь, которому дано «сквозь все случайные

368

покровы постигать друг друга до конца». Противопоставление очень наглядно, и его было бы легко понять, если бы высказывания в стихотворении не были отнесены к разным временам. Потому что период гармонии в отношениях относится не к настоящему времени, а к чему–то, что было когда–то: «Ах, когда–то — как давно то было! — / Ты сестрой была мне иль женой». Теперь это только воспоминание. Но в то же время для того, кто вопрошает судьбу и сам отвечает на вопросы, «постижение друг друга до конца» воспринимается как будущее, влюбленные предчувствуют его своей душой.

В третьей строфе, переводящей «постижение друг друга» во временной план прошедшего, возникают параллельно еще два вопроса. Первый обращен к будущему («Что же нам судьба определила?»). Второй касается того, что судьба уже свершила: «Чем, скажи, ты связана со мной?»

Вторая строфа рассказывает о тех, кто привык наслаждаться преходящими радостями. Они довольствуются моментом. Не этим ли радостям посвящал он прежние свои стихи? Теперь он размышляет об этом. Но все равно судьба тех, кто живет радостями момента, кажется безоблачно прекрасной, и наивному, простому и радостному существованию отдается предпочтение по сравнению с жизнью человека, склонного к рефлексии и размышлениям. «Счастлив тот, кто предан снам летящим, счастлив, кто предвиденья лишен». Правда, это слишком легкое счастье, лишенное глубины.

Четвертую строфу часто цитируют как яркую иллюстрацию того влияния, которое имела на Гёте Шарлотта фон Штейн. Нечего и говорить, стихи впечатляют своим спокойным ритмом и точным равновесием фраз. «Жар кипящей крови охлаждала, / Возвращала в бурю мне покой» и т.д. Но характерно: «минуты» и «часы» блаженства отнесены к давним, прошедшим временам. Соотношения времени в стихотворении заставляют задуматься. Однако на вопросы, которые возникают, можно ответить, если помнить, что речь идет о частном стихотворении в письме от 14 апреля 1776 года. Это была та ранняя стадия взаимоотношений Шарлотты и Гёте, когда то, что могло и должно было произойти, можно было представить только в фиктивных образах прошлого. Упоминавшееся письмо к Виланду показывает, что Гёте пытался объяснить силу воздействия этой женщины переселением душ. Встреча с Шарлоттой фон Штейн, казалось, открыла ему путь к какой–то

369

общности, которая в своем совершенном виде могла существовать только в дали прошедших эпох. В представлении этого прошлого, где оба они были тесно связаны, возникает желание возродить эту связь. И четвертая строфа — это одновременно прославление и мольба о том, чтобы это «постижение друг друга» установилось вновь, не так, как у многих тысяч людей, которые находятся в плену иллюзии счастья и его опасностей, и пусть власть этой женщины над автором письма, может быть еще неясная ей самой, станет такой, как в давние достойные времена. Настоящая действительность, правда, еще несовершенна, последняя строфа об этом говорит. «Дыханье истины» прошлого помогает преодолеть «боль обид» настоящего. Но новая действительность — поэт подчеркивает это, обращаясь к предмету своей любви, — не станет для них путем в бесцельные мечтания, потому что они обладают тем «глубоким взглядом», которому открывается истинный смысл «постижения друг друга»: восстановление когда–то существовавшей связи.