Гёте. Жизнь и творчество. Т. I. Половина жизни - Карл Отто Конради

Выполняя свою обязанность, я покорнейше прошу Ваше Августейшее Высочество ознакомиться с делом для принятия решения, прилагаю врученные мне и предъявленные полномочия частью в копиях, частью в оригиналах и ставлю свою подпись в глубочайшем почтении.

Веймар 30 ноября 1784 года

С верноподданническими чувствами

глубочайшей преданности

к Вашему Августейшему Высочеству

Иоганн Вольфганг Гёте».

Конечно, то, с чем Гёте приходилось иметь дело и бороться, — это были проблемы маленькой страны, частью совершенно незначительные. Но «активная жизнь» погрузила его в гущу реальных конфликтов, помочь, изменить что–то к лучшему было, без сомнения, его задачей. Поэтому не следует рассматривать ценность этой работы с точки зрения того, как она влияла на поэтическое творчество, она представляет ценность сама по себе.

В решительности начинаний недостатка не было. Гёте писал Лафатеру 6 марта 1776 года: «Мой корабль на волне жизни — я полон решимости делать открытия, завоевывать, бороться, тонуть или взлетать на воздух со всем своим грузом». 11 сентября 1776 года было написано стихотворение «Морское плаванье». «Постоял немало мой корабль груженый, / Дожидаясь вет–360

pa, с давними друзьями / Я топил в вине свою досаду / Здесь у взморья» (1, 92). Наконец можно отправляться в путь, в морское плаванье, которое есть плаванье по жизни. Но и тогда, когда начинаются «богами высланные ветры», путник все равно «помнит цель и на худой дороге».

А на дальнем берегу подруги

И друзья стоят, терзаясь в страхе:

Ах, зачем он не остался дома!

Буен ветер! Вдаль относит счастье!

Вправду ль другу суждена погибель?

Ах, почто он в путь пустился? Боги!

Но стоит он у руля, недвижим;

Кораблем играют ветр и волны,

Ветр и волны, но не сердцем мужа.

Властно смотрит он в смятенный сумрак

И вверяет гибель и спасенье

Горним силам.

(Перевод Н. Вильмонта — 1, 93)

«Морское плаванье» еще несет в себе музыку юношеских гимнов. Но темой здесь становится уже не просто осуществленный миг, теперь предмет размышлений — это течение времени в его существенных фазах. В начале стихотворения говорит еще «я», потом оно превращается в «он». Рефлексия и стремление охватить взглядом определяют спокойный ход стиха. Размышления о временной протяженности все чаще появляются в стихах, дневниках и письмах. При этом чаще в поисках, в вопросе, чем в уверенном ответе. «Это время, что я нахожусь в движении жизни, с октября 75–го, я еще не могу обозреть. Господи, помоги в дальнейшем». Это дневниковая запись от 7 августа 1779 года. Пять лет спустя снова стремление осмыслить: «Я пробую осмыслить те девять лет, которые прожил здесь, они составляют не одну эпоху моего мышления» […] (письмо Карлу Августу от 26 декабря 1784 г.).

В ранних гимнах основным мотивом было бурное, наполненное и прожитое существование момента. Теперь наблюдающий взгляд охватывал уже пройденный и предстоящий жизненный путь. Требованием теперь была решительность и доверие к тому, что в стихах обозначалось именем «боги» или «судьба». Крах также принимался как возможность в «Морском плаванье» и в письме к Лафатеру. Уверенности

361

еще не было, а только доверие к собственным силам и к судьбе. Так и было названо одно из стихотворений, написанное в августе 1776 года.

Не знаю, чем я здесь пленен,

Пространством малым покорен

Иль волшебством заворожен!

Мой Карл и я забыли здесь,

Что мы судьбы вовеки не узнаем,

Но чувствую, что воля свыше есть,

И новый путь мы предвкушаем.

(Перевод А. Гугнина)

«Морское плаванье» было исполнено надежды, одно из многих стихотворений о жизни, где смена «я» и «он» выходит за пределы своего биографического смысла. «Вы ведь знаете, как символична моя жизнь»,— заметил Гёте как–то в это время (письмо Шарлотте фон Штейн от 10 декабря 1777 г.). Отец Гёте, скептически смотревший на придворную службу сына, переписал это стихотворение, и оно осталось единственным, что было записано его рукой. Должно быть, настроение надежды и решимости произвело на него сильное впечатление.

Первое десятилетие веймарской жизни, ставшее решающим для всего дальнейшего пути Гёте, трудно охарактеризовать в целом. Он сам не мог этого сделать. Немногие страницы в «Анналах, или Тетрадях о днях и годах моей жизни в дополнение к остальным моим автобиографическим запискам» совершенно недостаточны и ни в коей мере не заменяют ненаписанного продолжения «Поэзии и правды». Правда, существуют фрагменты дневников и писем, относящиеся к этому трудному десятилетию; однако дневниковые записи начинаются лишь с марта 1776 года и часто ограничиваются краткими упоминаниями, период же с июня 1782 до сентября 1786 года вовсе отсутствует. Остаются письма, число их значительно, но это не переписка. Знаменитое сожжение писем, присланных Гёте с 1772 года, свело «переписку» до минимума, случайно сохранившихся остатков. Важнейшие письма этого времени, адресованные Шарлотте фон Штейн, не сохранили отклика по другой причине: когда по возвращении Гёте из Италии дело дошло до разрыва, Шарлотта фон Штейн в гневе потребовала назад свои письма и уничтожила их. Так случилось, что образ этой женщины, которая в то десятилетие была ближе к Гёте, чем

362

кто бы то ни было, прежде всего мы можем воссоздать из его записок и писем к ней — их было около полутора тысяч. Однако вряд ли этого достаточно, чтобы возник верный портрет.

«Ты зачем дала глубоким взглядом нам двоим в грядущее взглянуть?» Гёте и госпожа фон Штейн

Имя Шарлотты фон Штейн неразрывно связано с первым десятилетием пребывания Гёте в Веймаре. Его внутреннее развитие от молодого «бурного гения» в человека строгой самодисциплины принято в значительной мере приписывать ее влиянию. Но точно так же, как не следует предполагать у Гёте продуманного плана целенаправленного воспитания Карла Августа, так и Шарлотту фон Штейн нельзя считать человеком, который пытался систематически воспитывать Гёте. Отношения, которые возникли между ними, — это отношения с обоюдными надеждами и желаниями, что не исключает, а, наоборот, предполагает внимание к другому и заботу о нем. Конечно, это было объединение особого рода, разрыв был в нем запрограммирован заранее. Как могла долго длиться любовная связь, в которой было исключено физическое обладание? А в этом оба поклялись друг другу. Дело было именно так, иначе лишаются смысла слова Гёте, которые он, уже будучи в связи с Кристианой Вульпиус, написал шокированной Шарлотте фон Штейн: «Ну что это за отношения! Кто от этого пострадал? Кто претендует на те чувства, которые я подарил этому бедному созданию? Или на то время, которое я с нею провел?» (1 июня 1789 г.).