Любовь и проклятие камня - Ульяна Подавалова-Петухова

— Вы же сами знаете!

— Имена! Назови имена!

— А я не знаю имен! Для меня всяк господин, кто деньги платит! Уйдите в сторону! Не хочу вас калечить!

Елень засмеялась нагло и дерзко, извлекая из-за голенища нож:

— Эй, тать! А не за свою ли шкуру трясешься, глянув на меня в деле?

И в этот момент он прыгнул вперед, и женщина вынуждена была уворачиваться от нацеленного в нее клинка. Бандит был быстр. Очень быстр. Кинжал со свистом разреза́л воздух, Елень вертелась, чтоб не попасть под него. Эх, будь у нее меч! Но в руке был нож с лезвием не больше пяди. Но и он был очень кстати. Без этого старого ножа она себя чувствовала голой, но чем он мог помочь против такого клинка в столь умелых руках? Женщина крутилась волчком, прыгая белкой летягой. Ее противник спустя минуту понял: эта женщина — серьезный противник. Слуга не вмешивался в бой, так как в такой тесноте мог только помешать своей госпоже и просто стоял в нерешительности, готовый броситься на выручку, да присматривал за бандитами, пребывавшими в бессознательном состоянии.

А главарь теснил Елень к повозке. Ему заплатили не за избиение женщины, а за разбитые горшки. Если госпожа сможет продать горшки, то деньги, полученные за это недоброе дело, придется вернуть, а возвращать их ой как не хотелось! Но противник, зная о его цели, не подпускал к горшкам, тесня к забору. Мужчина разозлился не на шутку. Выругался зло и грозно, призывая своих подельников, не торопящихся к нему на выручку, извернулся и все-таки разрезал острым кинжалом веревки, держащие поклажу, но не успел закрыться от клинка Елень. Тот полосонул по руке, разрезав ткань и кожу, в то же мгновение рукав окрасился красным. Женщина, увидев кровь, отпрыгнула назад и замерла.

И этого мгновения вполне хватило для того, чтобы главарь вскочил на телегу и столкнул вниз самые верхние ящики. Елень охнула. Ящики попадали с повозки, и посуда посыпалась из них на твердую, как камень, землю. Прямо на глазах мастера горшки, плошки, миски скакали по дороге, сталкиваясь друг с другом и разбиваясь. Анпё бросился спасать посуду, да куда там! Вся посуда, лежащая в верхних ящиках, разбилась или потрескалась. Но столкнуть вниз удалось лишь те ящики, которые стояли на верху пирамиды. Нижние столкнуть бандитам не дали, но те и не лезли. Главарь удовлетворенно хмыкнул.

— Вот и все, госпожа. Возвращайтесь со своим слугой домой.

Елень смотрела на разбитые черепки и сжимала от злости кулаки. Столько усилий, столько труда! И все из-за чужой зависти и жадности!

— Имя… назови имя, — глухо проговорила она, не отводя глаз от своего загубленного труда.

Наемник хмыкнул, глянул на свой порез.

— Другому бы не сказал, — вдруг проворчал он беззлобно, — но не могу припомнить, когда меня в последний раз доставали оружием. И уж точно я никогда не получал ран от женщины. Ну, кроме сердечных… Я не знаю его имени, госпожа. Но его лавка стоит в самом центре гончарной улицы, а на вывеске изображен горшок, на котором выцарапаны письмена. Но китайскому я не обучен.

Елень подняла на него ясные глаза. Ненависть, которую она испытывала, вдруг пропала. Перед ней был просто человек, кто пытался выжить в этом мире единственно доступным ему ремеслом. Что привело его на этот путь? Да и потом он просто был тем, кто исполнил чужую волю. Не более того. Не он, так другой сделал бы это.

— Спасибо, — сказала она. Анпё уставился на нее, недоумевая, но Елень сделала вид будто не замечает этого взгляда и кивнула на ящики, — едем домой.

Бандиты, достигнув цели, ушли, забрав своих побитых друзей. Елень же вместе с Анпё собрали все черепки, не оставив ни одного осколка. Из головы все не уходила вывеска, так детально обрисованная главарем. Елень точно видела ее, но не могла вспомнить, над чьей лавкой висела, кому принадлежала. Женщина не могла понять одного: жили они скромно, посуду делали самую обычную, без изысков, так кому же помешали? Ведь даже продавали комплектом, потому как в таком случае деньги хотя бы ощущались. Сама по себе плошка или чашка стоили немного, но, если купить двадцать таких плошек или чашек, прибыль получалась существенной. Да и покупатели были те, кого чурались именитые гончары. Гончары — ремесленники, а хозяева таверн — выходцы из ноби. Ниже их только крепостные.

Обида и злость терзали сердце и душу так, что, только подъезжая к дому, Елень почувствовала ноющую боль в правом боку. Боль перекатывалась то ближе к позвоночнику, то откатывалась к низу живота. Елень отстала от повозки. Анпё оглянулся. Видимо, госпожа выглядела не лучшим образом, потому как слуга, натянул поводья, спрыгнул и поспешил к женщине. Он уже открыл было рот, но Елень его опередила:

— Едем домой, не останавливайся. За меня не беспокойся, из седла не выпаду.

Но спешиться сама она не смогла. Анпё, перепуганный мало не насмерть, вынул госпожу из седла и на руках отнес в комнату, а потом хотел ехать за доктором, да госпожа отговорила:

— Доктор Хван в отъезде, а больше никто не пойдет, ты же знаешь! Нечего унижаться лишний раз.

Прибежала Сонъи, помогла матери раздеться, тогда-то Елень и увидела огромный — с ладонь величиной — синяк на боку. Лицо девочки мгновенно побледнело, вытянувшись.

— Это не страшно, дочь. Это просто ушиб, — успокоила мать.

— Чем вас ударили?

— Не знаю, просто синяк. Гаыль не говори. Она должна скоро родить…

— Гаыль не скажу, но господину…

— Сонъи!

— Ему скажу. Скажу, что на вас напали, он служит в магистрате…

— Если ты ему скажешь, что он сделает? — уже более спокойно спросила Елень.

— Он их накажет!

— Убьет, то есть. А потом заявится в лавку того горшечника, который нанял этих бандитов, и там покрошит всех мечом.

— Ну не так…

— Нет, именно так и будет. И потом его казнят. Этого хочешь? А как мы будем жить без него?

— Матушка!

— Хватит нести чушь! Принеси мне таз с холодной водой и тряпку.

— Давайте, я вам помогу!

— Принеси, что прошу. А потом Анпё помоги.

Сонъи выполнила