Перелом. От Брежнева к Горбачеву - Олег Гриневский

Но вторая бутылка «радости» была уже явно перебором, хотя поезд шел всю ночь. Поэтому в Вену мы приехали навеселе. Там нас встречал Юра Кашлев. Стол в его квартире в советском доме на Штернварте ломился от водки, вина и закусок. В общем, мы приняли лишнего и поздно вечером устроили «толковище». Это было стыдное зрелище. Представьте себе дом на тихой, зеленой улице — огромный многоэтажный, набитый семьями советских служащих разных ведомств, — настоящую «воронью слободку», где если кто чихнет, то через час все обсуждают, зачем и почему. А тут поздно ночью молодые дипкурьеры устроили пьянку с шумной разборкой во дворе.

Утром нас вызвал советский представитель в Вене — им был тогда Л.М. Замятин. Он накричал на нас и пообещал отправить в Москву в 24 часа — это была тогда высшая мера наказания. Я хмуро заметил, что через два часа мы сами уедим.

Вот так с позором мы отбыли из Вены. Правда, все обошлось. Вдогонку нам Замятин «телеги» не послал. Однако Кашлева обсудили на комсомольском собрании и вынесли выговор. Но что такое выговор? Подумаешь, какое дело — у кого их не было.

Теперь, 27 лет спустя, Замятин вспомнил.

РАСПЛАТА В СТОКГОЛЬМЕ

Прилетев в Стокгольм, я прежде всего спросил:

— Есть ли что из Москвы?

Мне показали шифровку от первого заместителя министра Ю.М. Воронцова, в которой сообщалось, что принято решение о поездке Ахромеева в Стокгольм. Однако есть сомнения — стоит ли при открытии сессии вносить предложение об инспекциях, и не лучше ли прежде провести работу в кулуарах Конференции.

Генерал Татарников, который по своим каналам, очевидно, получил указания, встал на дыбы — вносить это предложение ни в коем случае нельзя. Но в тот же вечер в Москву ушла телеграмма, что новые предложения по инспекции нужно внести в день открытия XII сессии и что сделать это должен не кто иной, как маршал Ахромеев.

Маршал, однако, оказался куда как крепким орешком. В ответе из Москвы об инспекции не говорилось ни слова. Зато сообщалось, что приезд 19 августа (открытие Конференции) Ахромееву не подходит — просьба предложить какой— либо другой срок.

Что ж, Ахромеев был умный и хитрый политик. Я сообщил, что его выступление могло бы состояться 29 августа. Но от своего не отступил: на открытии Конференции делегация лишь обозначит в общем виде новую позицию Советского Союза, а в выступлении маршала ее можно будет изложить уже в деталях, и главное, заявить о нашей готовности на инспекции не только на земле, но и с воздуха.

А на самих переговорах обстановка оставалась сложной. В выступлении советской делегации в начале сессии было объявлено о готовности Советского Союза пойти на 1— 2 инспекции в год. Оно получило позитивный резонанс. Газеты писали о прорыве в Стокгольме, о глубоких переменах в советской позиции и т.д.

Через неделю удалось формализовать договоренность о передвижениях и перебросках войск. Американская печать называла ее главной уступкой Соединенных Штатов. Помимо заблаговременных уведомлений о прибытии американских войск из— за океана, предусматривались также наблюдение и инспекция, как только эти войска будут покидать порты и аэродромы прибытия. С учетом этого мы сняли требование уведомления о транзите американских войск через Европу. Проблема таким образом была решена.

Все это было хорошо — даже очень хорошо. Но вот  в рабочей группе генерал Татарников дал разъяснение, что любое государство «может не разрешить проведение инспекции в закрытых районах и на военных и оборонных объектах, доступ в которые посторонним лицам запрещен, а также на военно— морских судах, кораблях, военно— транспортных средствах или летательных аппаратах». Оно точно соответствовало директивам. Однако беда в том, что понятие закрытых районов в директивах никак не определялось.

В прессе, да и на переговорах, сразу же поднялся шум, что инспекция становится бессмысленной. В понятие закрытых районов включаются обширные территории Советского Союза, постоянно закрытые для иностранцев, а значит инспекторам будет закрыт доступ и в места военных учений. В Восточной Германии, сообщало агентство «Рейтер», закрытые районы охватывают 2/3 ее территории, в то время как на Западе они распространяются лишь на отдельные участки авиабаз.

Это было сильное преувеличение. Но на переговорах всегда трудно различить грань между настоящей озабоченностью и блефом. Тем более в данном вопросе. В моих записках тех лет помечено, что больше трети всей европейской территории Советского Союза — 39% — было закрытой для иностранцев. В ГДР — 32%. Так что основания для беспокойства были основательные.

Еще в Москве, когда спорили по инспекции, маршал Ахромеев говорил, что не следует отождествлять районы, закрытые для дипломатов и иностранцев, с теми районами, которые будут закрыты для инспекции по стокгольмским соглашениям. Это понятия разные. Но в директивах тогда этого не записали — решили не перегружать лодку. Теперь вот приходилось страдать от ее недогрузки.

В общем, по сути возникшей проблемы мы не могли сказать ни слова. А натовским обвинениям противопоставляли только общие рассуждения, что концепция закрытых районов была выдвинута США и другими странами НАТО. В их документе, внесенном еще в марте 1985 года, прямо говорилось, что «принимающее государство не будет обязано разрешать инспекцию любых районов ограниченного доступа». Однако, как только Советский Союз согласился с таким подходом, страны НАТО сами от него отказались. Но это была оборона, причем не лучшего свойства.

25 августа мы направили в Москву предложение, чтобы С.Ф. Ахромеев в своем выступлении разъяснил, — все равно его станут спрашивать журналисты, — что закрытые районы будут определяться Советским Союзом применительно к мерам доверия. Их число и размеры будут, по возможности, ограниченными. А районы проведения военных учений мы не имеем в виду относить к разряду закрытых, т.к. это лишало бы всякого смысла саму задачу осуществления инспекции на местах.

Слух о прибытии маршала Ахромеева в Стокгольм взбудоражил всю конференцию. Это было нечто совсем необычное. Поэтому нас со всех сторон пытали: с чем он едет? Посол Хансен с пристрастием допрашивал об этом своего коллегу генерала Татарникова. Но тот мрачно ответил: «Ему приказали». И жестом показал, что вдаваться в объяснения он не намерен.

А тем временем исполнительный секретарь делегации Сергей Модин работал над программой пребывания маршала в Швеции. Она была составлена плотно — яблоку упасть негде. И не потому, что в этом была какая— то особая необходимость или шведские руководители жаждали наперебой его видеть. Отнюдь. Просто я не хотел, чтобы у него было время встретиться с военными советниками и настроить их на жесткий лад — они только — только начинали входить в роли переговорщиков.