Дикие лебеди - Юн Чжан

27. «Если это рай, что такое ад?»: Смерть отца (1974–1976)

В то время, в отличие от большинства бывших коллег, отца все еще не реабилитировали и не устроили на работу. С тех пор как мы с ним и с мамой осенью 1972 года вернулись из Пекина, он сидел дома на Метеоритной улице и ничего не делал. Загвоздка заключалась в том, что он открыто критиковал Мао. Группа, занимавшаяся его делом, попыталась помочь ему, объяснив некоторые из его речей психическим заболеванием. Однако она столкнулась с резким сопротивлением начальства, которое желало сурово заклеймить отца. Многие коллеги ему сочувствовали, восхищались им. Но они не могли не думать о собственной шкуре. К тому же отец не принадлежал ни к какой клике и не имел могущественных покровителей, которые могли бы посодействовать в снятии обвинений. Взамен у него были влиятельные враги. Однажды в 1968 году мама, которую ненадолго выпустили из заключения, встретила у уличного лотка старого папиного друга. Этот человек связал свою судьбу с Тинами. С ним была жена, с которой его познакомили мама и товарищ Тин, когда они вместе работали в Ибине. Хотя супруги, кивнув ей, явно не хотели продолжать общения, мама подсела к ним за столик. Она попросила их похлопотать перед Тинами за отца. Выслушав маму, этот человек покачал головой и промолвил: «Все не так просто…» Потом он обмакнул палец в чай и написал на столе иероглиф «Цзо». Он со значением посмотрел на маму, супруги поднялись и ушли, ничего больше не сказав.

Цзо, прежде близкий сотрудник отца, один из немногих не пострадал в ходе «культурной революции». Он стал любимцем «бунтарей» товарища Шао, другом Тинов, но пережил падение и их, и Линь Бяо и остался у власти.

Отец не желал отречься от слов, направленных против Мао. Но когда разбиравшая его дело группа предложила объяснить их психической болезнью, он, с болью в сердце, согласился.

Общее положение приводило его в отчаяние. Ни население, ни партия не следовали никаким принципам. Стремительно возвращалась коррупция. Чиновники в первую очередь думали о родне и друзьях. Из страха побоев учителя ставили всем ученикам отличные оценки вне зависимости от качества их работы, а автобусные кондукторы не брали денег за проезд. На интересы общества открыто плевали. «Культурная революция» Мао уничтожила как партийную дисциплину, так и обыкновенную мораль.

Отец с трудом сдерживался, чтобы не высказать своих мыслей и не навлечь на себя и нас еще большие неприятности.

Приходилось пить транквилизаторы. Когда наступала некоторая политическая оттепель, он принимал меньше, когда кампании усиливались — больше. Выдавая ему лекарства, психиатры каждый раз качали головой и напоминали, что очень опасно принимать такие гигантские дозы. Но он мог обходиться без таблеток лишь короткое время. В мае 1974 года он почувствовал, что находится на грани срыва, и попросился в психиатрическую больницу. На этот раз его положили быстро благодаря усилиям прежних коллег, вновь руководивших здравоохранением.

Я взяла отпуск в университете, чтобы не оставлять его в больнице одного. Его опять наблюдал доктор Су, психиатр, который лечил его раньше. При Тинах доктор Су пострадал за то, что поставил отцу правильный диагноз. Он отказался написать признание, что отец симулировал сумасшествие; против него провели «митинги борьбы», избили его и лишили права заниматься медициной. Я увидела его как — то в 1968 году — он чистил больничные урны и плевательницы. Ему не было и сорока, но он уже поседел. После падения Тинов его реабилитировали. Со мной и отцом он держался очень приветливо, как и остальные врачи и сестры. Они говорили, что позаботятся об отце, что мне нет нужды с ним сидеть. Но мне самой этого хотелось. Главное, что ему требовалось — любовь. Еще я волновалась, что он упадет, а никого не будет рядом. У него опасно поднималось давление, уже было несколько микроинфарктов, после которых он ходил прихрамывая. Он в любую минуту мог поскользнуться. Доктора предупреждали, что падение представляет угрозу для его жизни. Я поселилась вместе с ним в мужской палате, той же самой, что он занимал летом 1967 года. Отсеки были предназначены для двоих, но отец лежал один, и я спала на соседней койке.

Боясь падения, я не покидала его ни на миг. Когда он ходил в туалет, я ждала снаружи. Если мне казалось, что он задерживается там слишком долго, я воображала, что у него приступ и, ставя себя в дурацкое положение, кричала ему. Каждый день мы долго гуляли по больничному саду. Там было много других пациентов в серых полосатых пижамах, которые ходили туда — сюда с отсутствующим взглядом. При виде их становилось и страшно, и печально.

Сам же сад пылал красками. Между желтыми цветами львиного зева порхали белые бабочки. Вокруг на клумбах росли китайские осины, покачивался стройный бамбук, в зарослях олеандра краснели лепестки гранатов. Я на ходу сочиняла стихи.

В конце сада находилась большая комната отдыха, где больные играли в карты, шахматы, просматривали немногие газеты и разрешенные книги.

Одна медсестра рассказала мне, что в годы «культурной революции» они изучали труды Председателя Мао, потому что его племянник, Мао Юаньсинь, «открыл», что сумасшедшие излечиваются не от лекарств, а от заучивания цитатника. Занятия продолжались недолго: «Когда больной открывал рот, у нас сердце замирало. Кто знает, что он скажет?»

Пациенты вели себя смирно, потому что лечение истощало их физические и душевные силы. Тем не менее жить среди них было страшно, особенно ночью. Отец крепко засыпал от таблеток, все здание стихало. Как и во всех палатах, в нашей не было замка, и я несколько раз просыпалась и видела, как совсем рядом со мной, приоткрыв москитную сетку, стоит какой — то человек и смотрит на меня пристальным безумным взглядом. Обливаясь холодным потом, я натягивала на голову одеяло, чтобы заглушить крик: я ни в коем случае не могла будить отца — сон был одним из главных условий выздоровления. Наконец пациент удалялся шаркающей походкой.

Через месяц отец вернулся домой. Однако он не поправился окончательно. Слишком долго его сознание находилось под давлением, политический климат все еще угнетал его. Он сидел на транквилизаторах. Психиатры ничего не могли поделать. Его нервная система, тело, душа становились все более хрупкими.

Постепенно группа по расследованию его дела сформулировала предварительные выводы. Он «совершил серьезные политические ошибки» — шаг в сторону от приговора «классовый враг». В соответствии с установлениями партии предварительные выводы дали подписать отцу в знак того, что он с ними согласен. Читая бумагу, отец плакал. Но подписал ее.

Начальство не одобрило документ. Требовалось что — нибудь посерьезнее.

В марте 1975 года Очкарика, мужа моей сестры, собирались повысить на заводе, и тамошние кадровики явились в отдел отца для обязательной политической проверки. Посетителей принял бывший «бунтарь» товарища Шао; он сказал, что отец «против Председателя Мао». Очкарика не повысили. Он скрыл это от наших родителей, чтобы их не расстраивать, но отец услышал, как знакомый из его бывшего отдела шепотом говорит об этом маме. Сердце обливалось кровью, когда он извинялся перед Очкариком за то, что лишил его будущего. Он сказал, горько плача: «Неужели я так провинился, что даже моему зятю нужно ставить палки в колеса? Как мне вас спасти?»

Несмотря на огромные дозы успокоительных, отец несколько дней и ночей почти не спал. Днем 9 апреля он решил отдохнуть.

Мама уже приготовила ужин в нашей маленькой кухне на первом этаже, но подумала, что надо дать ему полежать еще. В конце концов она все — таки поднялась в спальню и не смогла его разбудить. У отца случился сердечный приступ. Телефона у нас не было, поэтому она помчалась в клинику администрации, находившуюся на соседней улице. Там она застала главного врача, доктора Чжэня.

Доктор Чжэнь обладал незаурядными способностями; до «культурной революции» он лечил местную элиту и часто появлялся в нашей квартире, чтобы тщательно исследовать состояние нашего здоровья. Однако после начала «культурной революции», когда мы впали в опалу, он стал держаться с нами холодно и презрительно. Я встречала много людей, подобных доктору Чжэню, и всякий раз поражалась их поведению.

Мамин приход явно раздражил доктора; он нехотя обещал прийти, когда закончит свои занятия. Она возразила, что сердечный приступ — вещь безотлагательная, но он посмотрел на нее с выражением, говорившим: «торопить меня бесполезно». Они с сестрой удосужились прийти к нам только через час, но без всяких средств для оказания первой помощи. Сестре пришлось за ними возвращаться. Доктор Чжэнь несколько раз перевернул отца, а потом сел и стал ждать. Прошло еще полчаса, за которые отец умер.

В ту ночь я училась в общежитии при свете свечи, потому что электричество в очередной раз отключили. Приехали сотрудники из отдела отца и без каких — либо объяснений отвезли меня домой.