Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

— Это мой слуга Шутун, — отвечал Симэнь.

Ань Чэнь позвал Шутуна и поднес ему чарку.

— Первый раз вижу такого красавца! — воскликнул академик.

Лауреат подозвал остальных актеров и угостил их вином.

— А напев «Представленный государю» знаете? — спросил он. — Вот этот: «Меж цветов, под ивой, у стрехи…»?

Гоу Цзысяо согласился исполнить и, хлопнув в ладоши, начал:

Меж цветов под ивой у стрехи —Девичьих волос пьянят шелка,А в межгорье в полостях реки —Лишь восточный ветер и тоска.Конь разрежет воздух пополам,Позабыв о стойбище родном.Ряска спит, покорная волнам,Кулики — в камыш, лещи — на дно.Затуманила забвения росаДом и мать, и ивы волоса…

Хором запели:

Вон Лоян — за дальнею горой![528]Там дворец Небесно Золотой!

Певцы умолкли, пирующие осушили чарки, и снова полилась песня:

Десять лет над книгами корпелИзучал обряды, этикет,Хладнокровный ум напрячь хотел —Чтоб с почетом выйти в высший свет,Собралось пятьсот героев в срок —Всей страны блистательная гроздь,Чтоб пером оспаривать порогБогоизбранности, высший пост.Пращуров напутствия прошуВ ревностных мечтах — столицы шум!Хором подхватили припев.Вон Лоян — за дальнею горой!Там дворец Небесно Золотой!

— А из «Записок о нефритовом браслете» помнишь? — спросил Гоу Цзысяо академик Ань. — Вот это: «Милостей щедрых сполна я вкусил…».

— Помню. Это на мотив вступления к «Подведенным бровям», — ответил Гоу Цзысяо и запел:

Милостей щедрых сполна я вкусил,Милых родителей вновь навестил.Рады они, и для жизни спокойнойЯ награжден был невестой достойной.Вот предвкушаю я сладостный миг,Страсти живительной чистый родник.Фениксов пара, — порхаем беспечно —Светлое чудо любви бесконечно.

Хором подхватили:

Рок наградил за былые труды,Праведной жизни поспели плоды.

Шутун наполнил чарки, хлопнул в ладоши и запел:

Девушкой нежной ждала я свой час,Девичьей воли невольно стыдясь,Мать и отец меня холили нежно,Я от души им служила прилежно.Их не забудут заботы детейДо истеченья отмеренных дней.Вышла я замуж, и нрав мой послушныйМужу во славу, надеюсь, послужит.

Пение Шутуна привело академика Аня в полный восторг. Будучи жителем Ханчжоу, он, следует сказать, питал к мальчикам особое расположение, а потому привлек Шутуна за руку поближе к себе и выпил вино прямо из его уст.

Вскоре гости и хозяин были навеселе, и Симэнь, сопроводив ученых в прогулке по саду, завернул на крытую галерею, где их ждали шашки. Хозяин распорядился накрыть два стола. Появились самые разнообразные яства, изысканные фрукты и плоды.

— Мы у вас в гостях впервые, — говорил Цай Юнь, — и неудобно было бы вам надоедать сверх меры в столь поздний час. Так что разрешите откланяться.

— Но как же можно! — запротестовал Симэнь. — Вы собираетесь на корабль, господа?

— Думаем остановиться за городом в буддийском монастыре Вечного блаженства, — ответил Цай.

— Так поздно за город? — удивился Симэнь. — Нет, к взаимному удовольствию, оставьте лучше при себе двоих слуг, а остальные пусть зайдут за вами завтра.

— Глубоко тронуты вашим гостеприимством, сударь, — отвечал лауреат Цай, — но мы опасаемся, как бы не причинить вам излишние хлопоты.

Гости велели слугам пойти на ночлег в монастырь, а на другой день с утра привести коней. Слуги ушли, но не о том пойдет речь.

Пока на крытой галерее играли в шашки, актеры исполнили два действия. Было поздно, и Симэнь, наградив актеров, отпустил их домой. Теперь с гостями остался один Шутун.

Настало время зажигать фонари, и гости вышли переодеться. Лауреат Цай отозвал Симэня в сторону и сказал:

— Ваш ученик порядком поиздержался в этой поездке к родителям…

— Какой может быть разговор, мой учитель! — перебил его Симэнь. — Прошу вас не волноваться на этот счет. Слово Юньфэна для меня закон.

Хозяин повел гостей полюбоваться еще одним уголком сада. Они обогнули стену и очутились в уединенном гроте Весны, откуда проследовали в Снежную пещеру. Там ярко горели светильники. На маленьком столике их ожидали сладости, закуски и вино. Стояли кушетки и кресла, рядом с которыми лежали книги и музыкальные инструменты. Они снова выпили по чарке, а Шутун услаждал их пением.

— «Заалели персики Пэнлая» знаешь? — спросил, обращаясь к Шутуну, лауреат Цай.

— На мотив «Луна над узорным павильоном»? — спросил слуга. — Да, помню.

— Тогда спой, пожалуйста, — попросил Цай.

Шутун наполнил чарки, настроился на южный напев и, хлопнув в ладоши, начал:

Персики бессмертияна острове-гореСолнцами, поверьте мне,алеют на заре.Царственными ивамитенисты небеса,Посвистами иволгилюбимых голоса.Блеском неожиданнымгора Пэнлай горит,Пищей небожителеймифический нефрит.Девица бессмертнаяна лотосах ступней,Подарить ей зеркалои отразиться с ней.

Хором:

Кабы жизнь не ведала предела,На Пэнлай душа бы улетела —Средь восьми балагуров беспечныхСтать девятым — весёлым и вечным.

Почтенный Ань был в неописуемом восторге от Шутуна.

— Прелестный юноша! — воскликнул он, обернувшись к Симэню, и залпом осушил свой кубок.

Шутун, одетый в голубую кофту и красную юбку, подпоясанный позолоченным поясом, высоко поднял яшмовую чарку, поднес ее гостю и снова запел:

Матери заботамисудьба моя росла,Стали благороднымии мысли, дела.Пору твоей осенипочтительно люблюДолголетьем сосен ятебя благословлю.Просыпайся с веснами,как стройный кипарис,С зимними морозамине оброняя лист.И рассвету радуясь,пусть светятся глаза,Сумерками, крадучись,влечёт твоя звезда.

Хором:

Кабы жизнь не ведала предела,На Пэнлай душа бы улетела —Чтобы девице юной, беспечнойСтать сестрицей веселой и вечной.

К самой ночи кончился пир, и все разошлись на ночлег. Симэнь велел приготовить гостям постели с пологами и парчовыми одеялами в гроте Весны и в Зимородковом павильоне. С ними он оставил слуг Шутуна и Дайаня, а сам удалился в задние покои.

На другой день утром к воротам прибыли слуги почтенных лауреата и академика с лошадями. Симэнь ждал гостей в зале, где был накрыт стол.

После того как покормили слуг, хозяин распорядился принести коробки.

Лауреату Цаю он преподнес кусок золотой парчи, два куска тафты, пять сотен благовонных палочек и сто лянов серебром. Академику Аню вручили кусок цветного атласа, кусок тафты, три сотни благовонных палочек и тридцать лянов серебром. Лауреат долго отказывался от таких щедрых подношений.

— Было бы вполне достаточно и десятка лянов, — говорил он. — Почему так много? Сердечно благодарен вам, сударь, за вашу щедрость!

— Брат Цай — другое дело, но я не посмею принять, — заявил Ань Чэнь.

— Что вы, — говорил, улыбаясь, Симэнь. — Это же всего-навсего скромные знаки моего уважения, не больше. Желаю вам, учитель, благополучно прибыть в родные края и жениться. А то, что я вам поднес, быть может, сгодится на чаевые.

Оба гостя вышли из-за стола.

— Подобную щедрость и такое гостеприимство мы не забудем никогда, — повторяли они, благодаря Симэня, и велели слугам убрать подношения.

На прощанье лауреат Цай сказал Симэню:

— Мы покидаем вас. Судьба нас разлучает, но мы будем помнить ваши наставленья, а настанет день вашего возвращения в столицу, мы вас отблагодарим, если только нам будет сопутствовать сколь-нибудь заметное преуспеяние.

— Я буду счастлив вас снова посетить, — сказал господин Ань.

— Не обессудьте, если в моей убогой хижине вам не оказали достойного приема, — говорил Симэнь. — Покорнейше прошу простить великодушно мои оплошности… Еще раз прошу меня простить.

Он проводил гостей до ворот и дождался, пока те не исчезли из виду.

Да,

Они домой держали путь, в парчу облачены,Зовут мужчинами лишь тех, кто славою сильны.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Глава тридцать седьмая