Три повести - Сергей Петрович Антонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
26
Низко над головой Славика на белом выгнутом потолке трепетал солнечный зайчик. Сперва Славик подумал, что залетел на своей кроватке под самые небеса, но скоро догадался, что лежит на верхней полке и над ним выгибается потолок вагона с жалюзи и лампионом. Нижняя половина окна была задернута шелковой шторкой, а через верхнюю половину виднелась пустая желтая степь и ястреб, как будто приколотый для красоты к скучному желтому небу.
Поезд стоял. Вагон качало ветром.
Внизу разговаривали.
— Вы бы сами, Иван Васильевич, послушали, как он распинался, — говорил чужой голос. — «Отцы, — говорит, — не добили, мы, — говорит, — добьем. И тебе— говорит, — ноги повыдергиваем». Это мне, значит, ноги он повыдергивает!
— Все равно, — сказал папа металлическим голосом. — Это не оправдание затевать драку. Ты комсомолец— должен быть образцом.
— Он на меня подковой замахивается, а я буду образцом стоять? — воскликнул папин собеседник, и Славик узнал голос Герасима. — Он мне пуговицу оборвал! Пуговицу оборвал дэ еще подковой замахивается. На кого замахивается, дурила! На мой загривок по два куля клали… Таких Мотрошиловых я троих в один узел увяжу.
— Придется Павла Захаровича попросить, пусть взыскивает. Мы тебя сюда не драться взяли.
Папа немного помолчал. Потом спросил:
— Где Павел Захарович?
— Поехал на разъезд с начальством ругаться. Все равно часа три стоять. Кривую рихтуют.
— На паровозе?
— На паровозе.
— Напрасно поехал.
— Как же, Иван Васильевич! То вы начальник перевозки фермы, то он начальник перевозки. Некрасиво.
Окончательно проснувшись, Славик вспомнил, что папа взял его с собой на перевозку фермы и что он едет в служебном вагоне, в так называемом вспомогательном поезде, и вслед за вспомогательным поездом особый паровоз «овечка» везет ферму.
Мама ни в коем случае не пустила бы Славика на вспомогательный поезд. Но в последние дни на нее напала страшная головная боль, и упросить ее было просто. Перед отъездом она позвала Славика к себе в темную спальню, велела самому собрать в дорогу самое необходимое, опасаться скорпионов, поцеловала в лоб и прошептала: «Несчастный ребенок».
Из самого необходимого Славик взял в дорогу барабан.
Поздно ночью его уложили на верхнюю полку. Он дал слово не пропустить момент погрузки фермы на тележку и тут же заснул. И вот, проснувшись, он услышал странную новость: папа почему-то уже не начальник перевозки, а помощник. А начальником перевозки назначили Павла Захаровича.
— Как принесли депешу, что отца вместо вас ставят, Мотрошилов с лица сменился, — сказал Герасим.
— Вот как! Не думал, что он за меня.
— Тут, Иван Васильевич, другое. Мы пришли к выводу, что этот Мотрошилов большого козла вам подложить собирался.
— Какого же, если не секрет?
— Конечно, вы будете смеяться, но мы считаем за факт. Он собирался ферму под откос завалить.
— Тебе бы, Герасим, романы писать.
— Не смейтесь, Иван Васильевич. Вы человек сугубо гражданский, а Павел Захарович два года партизанил и работал в ЧК. Как думаете, зачем Мотрошилов подкову везет? Нет, нет, не смейтесь, к чему у него в кармане подкова? Партизаны в гражданку знаете как поезда с рельсов сбивали? Не знаете? То-то и есть, что не знаете. Прилаживали на головку рельса подкову — и паровоз набок.
— Сказки, — сказал папа устало. — Сказки, Герасим, сказки.
— А почему он зубами захрустел, когда вас с начальников сняли? Ферма завалится — начальнику крышка. И вдруг вы не начальник и подкова ни к чему.
— Вот видишь. Нет худа без добра.
— Вы, Иван Васильевич, его опасайтесь. У нас там у каждого по ходу дела у кого лом, у кого выдерга. Конечно, не мое дело вас учить, а Мотрошилова лучше бы услать. Без него уладимся. Дрезина в город пойдет, с ней и услать бы.
— Роман уверял, что отобрал лучших из лучших, — возразил папа. — У нас нет оснований ему не верить. А зачем посылают дрезину?
— Скавронов ключи какие-то позабыл.
— Вот растяпы!
— Ничего не сделаешь. Неприятность там у них. Деваха из инструменталки отравилась. Запутались без нее. Шведики позабыли.
— А не говорят, отчего отравилась? — спросил папа быстро.
— Я думаю, от любови. У них это быстро.
— Что ты думаешь, меня не интересует. Что говорят люди?
— Разное болтают. Мотрошилов из-за нее рехнулся. Лазил, говорят, в больницу. Через окно. Милицию вызывали.
— Что он сказал? Как она?
— Разве к нему подступишься? Она расписалась с ним, а потом выпила эссенцию. Испортила медовый месяц. Ничего, бабы долго не хворают. Оживет.
— Оживет, — подтвердил Славик. — Алина с соседнего двора три раза травилась, а ходит.
— Ты не спишь? — спросил папа.
— Нет.
— Вставай. Проспишь царство небесное. Пойди прогуляйся.
Славик попросил папу застегнуть лифчик, оделся, нацепил на шею барабан и вышел в тамбур. Далеко расстилалась ровная, как будто глаженная утюгом, степь. Справа поднимались невысокие желтые отроги Уральских гор. По отрогу сползала отара овец, плотная, как булыжная мостовая. Последняя ступенька вагона висела высоко над землей. Славик, закусив губку, спрыгнул, и песок набрался в его сандалии.
Очутившись в степи, он первым делом проверил, нет ли где-нибудь скорпиона. От укуса скорпиона человек синеет, раздувается — словом, становится такой, как Павел Захарович, и умирает в страшных судорогах. Поблизости скорпионов не было. Славик забарабанил и зашагал по треснутому, сложенному будто из плиток, солончаку.
Кругом сухо свиристело и стрекотало, будто всю степь перепиливали лобзиками. Славик посмотрел на пустое, белесое небо, и ему показалось, что он когда-то ходил здесь, хотя этого никак не могло быть: лето и зиму он безвыездно жил в городе и только один раз в жизни ездил на папину родину, в Тверскую губернию. Да и там пробыл недолго. Мама прожила в деревне вместо двух месяцев всего несколько дней: там не было уборной.
Наконец он догадался, что летал сюда во сне на кроватке. Именно здесь бродили динозавры со змеиными шеями и здесь он выручал Таню.
Все было так же, как тогда. Не хватало только Тани да клубящихся первобытных туч. Славик забарабанил и подумал: «Тучи — ладно, а хорошо бы, если бы появилась Таня».
И только он это подумал, его окликнул милый хрипловатый голос:
— Огурчик!
Он обернулся и увидел ее.
Она
