Три повести - Сергей Петрович Антонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Он ничего не понимает, — засмеялась Таня. — Огурчик, вы проходили про тычинки-пестики?
— Нет, — произнес Славик печально.
— Ну вот, видишь. Целуй — не отравишься.
У Славика закружилась голова.
— До свидания, — с трудом выговорил он дрожащими губами, но Таня его не услышала.
Он пошел к железной дороге, и длинная степная тень с острой головой тащилась за ним. Он попробовал барабанить, но ничего не получилось. Палочка натыкалась на палочку.
Две рабочие теплушки, служебный вагончик, две платформы со шпалами, лебедками и рельсами стояли без паровоза, как потерянные. За коротким вспомогательным поездом к огромной мостовой ферме был подцеплен несчастный, крошечный паровозик с откидной крышкой на трубе.
Славик шел и шел. Из-под ног у него стреляли кузнечики. А вагончики оставались такими же крошечными, словно он передвигал ноги на одном месте.
Славик дал себе слово не оглядываться, но все-таки оглянулся. Велосипедное колесо крутилось, взблескивая спицами. Над степью подпрыгивали грудки земли. «Все-таки безобразие, — подумал Славик. — Если ее назначили вожатой, она не имеет права целоваться».
Железная дорога внезапно оказалась совсем близко, будто ее пододвинули.
Под служебным вагоном спасался от солнца парень в коротких брезентовых штанах. Славик попросил его подсадить.
Парень странно, по-птичьи щебетнул горлом и спросил:
— А ты здешний?
Он поднял Славика на высокую ступеньку и полез вслед за ним. Они прошли коридор, спальные купе и оказались в салоне с зеркальными окнами. Тяжелые стулья с железнодорожными гербами окружали привинченный к полу полированный стол. Кожаный роскошный диван занимал всю поперечную стену, украшенную медными крючками и кнопками. В торце была дверь на балкон.
— Вот это да! — бормотал парень, заглядывая в купе. — Вот это ездят! — И при этом щебетал горлом. — А это зачем?
— Это пепельница, — объяснил Славик.
— Вот это да! Пепельница! — удивлялся он, как маленький. — Едут, значит, на диванах и покуривают?
Парень был коренаст и курнос. Его серые, как полынь, волосы были подстрижены ножницами. Ворот косоворотки отваливался углом.
— А это зачем? — спрашивал он каждую минуту.
Он был совсем молодой, симпатичный и простодушным любопытством походил на Коську.
— Это графин. Воду пить, — объяснил Славик.
Парень налил стакан и выпил.
— А это зачем?
— Это выключатель. Для нормального света и для синего. — Славик подумал и спросил: — Как вы думаете, прилично целоваться при посторонних?
Парень так и застыл с рукой, протянутой к выключателю.
— Ты кто такой? — спросил парень.
— Я Славик.
— Какой такой Славик? Фамилия?
— Русаков.
— Ага! Вон ты кто! — Парень щебетнул. — Так и знал… Целовать ему надо, товарищи! На людях ему надо… Русаковское семя. Сразу видать. У тебя билет есть?
— Мне не надо билета. Это папин вагон.
— А почему это получается, что ты в мягком вагоне едешь, а я в твердом?
Славик промолчал. Он давно свыкся с тем, что, будучи сыном инженера Русакова, совершил какую-то пакость, а после Таниного вероломства ему вообще было все безразлично.
— Значит, это папин вагон? — приставал парень. — За какие такие заслуги ему назначили вагон с диваном?
— Он перевозит ферму. Ему и дали. А вы лучше уходите. А то он придет и вас выгонит.
— Меня? Да ты знаешь, кто я такой! Я главный контролер курьерских путей первого класса! — продекламировал он. — Вот кто я такой! Я по вагонам зайцев ловлю. Кто без билета. У меня закон короткий, товарищи! Билета нет — отрезаю ухо. Видал — по базару пацаны без ушей бегают?
— Видал, — сказал Славик, чтобы не спорить.
— Ну вот. Всех я словил. У меня дома ихние уши, как грибы, на нитке сушатся. А ну, подойди.
Славик подошел.
— Предъяви провизионку.
— У меня нету.
— Ага, нету! — Парень достал из кармана перочинный нож, дунул, вытянул лезвие и поточил о колено. — Скинь барабан! Стань передо мной, как лист перед травой!
Славик понимал, что парень шутит, но ему было обидно, что его считают за дурачка; на душе его было тошно. Он вспомнил маму, вспомнил свою погибшую любовь и заплакал.
— Ну, будет, будет! — испугался парень. — Другой раз будешь без билета ездить? Это что, барабан? Дай-ка.
Парень нацепил тесемку на шею. Барабан оказался у него под самым подбородком. Он попробовал стукать палочками.
В коридоре послышались точные шаги, и в салон вошел папа.
— Это что такое? — спросил он, нахмурившись. — Мотрошилов? Почему не на работе?
Парень растерялся.
— Ну? — ждал папа.
—> Имею нужду переговорить с вами, товарищ начальник, — тихо и даже почтительно начал Мотроши-лов. — Переговорить чинно-благородно, безо всякого шума по обоюдному вопросу. Прошу не побрезговать и переговорить, — он щебетнул горлом, — поскольку я давно по причине невозможности…
Папа не дослушал и пошел умываться.
— Чинно-благородно, по обоюдному вопросу… — торопливо повторил Мотрошилов. — Ты что морду воротишь! — закричал он, срывая барабан. — Недорезали вас, белогвардейцев! Ну, погоди!
Отец вернулся с полотенцем и сказал безучастно:
— Пошел вон отсюда!
— Ты надо мной не командуй, — Мотрошилов угрожающе замотал пальцем. — Ты кто такой, чтобы надо мной командовать? С начальников тебя скинули? Обломали рога? Так что извиняемся. Теперь ты ноль без палочки. Вот ты кто! — Он вроде бы опомнился, положил барабан на стол и снова перешел на почтительный, по-видимому давно продуманный, тон. — Я, товарищ начальник, человек против вас, конечно, неученый. Что у нее раньше было — я во внимание не беру, прощаю, а с вами требуется переговорить чинно-благородно и окончательно.
— Сейчас не время, — сказал папа. — Надвинем ферму, тогда пожалуйста.
— А живую красу губить было время?! — снова взвился Мотрошилов. — Было место? Такую девку суродовал!.. Думаешь, в мягком вагоне от меня уедешь? Не-ет! Никуда ты от меня не уедешь, господин хороший!
— Ты был у ней? — тихо спросил папа.
— А то не был! Лежит на коечке, как смерть все равно. — Голос его задрожал. — Кабы вас не было…
— Как она… Как… ее самочувствие?
— Самочувствие тебе надо! — Мотрошилов внимательно посмотрел на папу. — Ты что, опять ее дожидаешься? Нет уж! Поигрался, хватит. Не видать ее тебе больше… Кабы не ты, она бы со мной бы спервоначалу… — Он щебетнул горлом. — И как вас, ядовитых гадов, земля носит. Как стукну по кумполу! — Он схватил графин за горлышко, замахнулся.
— Разобьешь мне голову, она тебя и полюбит, — сказал папа печально. Он без усилия вынул из руки Мотрошилова графин, поставил на место и повторил — Что с ней? Как она? Я совсем извелся. Понимаешь?
— Ага! Извелся?! А если я тебе ничего не скажу, чего ты мне сделаешь? Ничего ты мне не сделаешь! Она моя законная супруга. Имею я полное право не говорить? Имею. Уйду, и не узнаешь ты
