Три повести - Сергей Петрович Антонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Предложение Мити проголосовали и приняли. Только Козерог попробовал возражать, что одно и то же второй раз рассказывать не положено.
— Ты бы помалкивал! — напал на него Митя. — У тебя отец знаменитый красногвардеец и красный командир, известный всему городу. На всех фронтах воевал. А ты — про телеграфиста!
— Про телеграфиста тоже интересно!
— Если бы ты что-нибудь новое осветил, было бы интересно. Например, кто был этот телеграфист, куда подевался. А ты только Яшины слова повторил.
— Сам освети попробуй! — крикнул Козерог.
— А что! И освещу.
И, к всеобщему изумлению, Митя не торопясь описал, как в буфет зашел переодетый дяденька в пенсне, как мама дала ему воды вместо водки и как его выследили дутовцы и заперли на замок в кутузку, а два казака освободили.
— Яше это известно? — спросила Таня.
— Не знаю.
— Изложи свое сообщение в письменном виде и передай мне. В обязательном порядке… Ну, а теперь — Русаков.
— Я… я… потом, — с трудом выдавил Славик.
Он боялся расплакаться. Может быть, он и правда безответный и затюканный. Но зачем Мите понадобилось повторять чужие слова при вожатой Тане? Вот теперь и она будет знать, что он безответный и затюканный. Разве можно присуждать барабан безответному и затюканному? Конечно, нельзя… Да и какой смысл рассказывать второй раз одну и ту же историю?
После каждого выступления вожатая вызывала Славика, но он упрямо уступал свою очередь.
Наконец последний претендент пробубнил нудную, явно вычитанную в отрывном календаре историю про маевку, и Славик услышал голос Тани: «Что же наш Огурчик? Сдался без боя?»
Насмешливое сочувствие вожатой доконало его. Он вышел на сцену и, изо всех сил стараясь придать голосу ехидность, проговорил:
— Нет, не сдаюсь без боя!
Во рту у него пересохло. Надо было что-то говорить, а он не знал — что. Он громко сглотнул и начал:
— Во-первых, ты, Митя, сказал, что кондукторские бригады запирали на замок. А не так. Дверь наполовину стеклянная и запирается на чепуховую задвижку. Я ходил смотрел. Ее толкни — она отвалится. Семку посади— он и то вылезет. А караульщик не вылез, потому что он был трус. Казаки увидали, что караульщик трус. Выпустили телеграфиста, загнали его в чулан, а он и рад стараться. И ничего удивительного. Потому что белые тогда воевали под лозунгом: «Беги, а то я побегу».
— А ты где читал такой лозунг? — ядовито справился Семка.
— Я вас не перебивал, — напомнил Славик с ледяной вежливостью. — Приезжает Барановский, открывает кутузку, а там вместо арестанта караульщик. Барановский как ахнет его плеткой со всего размаха и нарочно прямо по глазу. Комендант называется! Дурак какой-то…
— Откуда тебе это известно? — прервала его Таня. — Из каких источников?
— А мне вы не верите? — В эту минуту он ненавидел вожатую так же страстно, как прежде любил. — У других не проверяли, кто им рассказывал, а у меня обязательно…
— Не лезь в бутылку! — осадила его Таня. — Может быть, ты слышал эту историю от кого-нибудь из гостей, которые к вам заходят?
— Ему, наверно, Барановский рассказывал, — проговорил Семка, — Или этот кривой караульщик.
Славик вздрогнул.
— Ну да… — пробормотал он. — Конечно… Он и есть.
— Кто он? — спросила Таня.
— Кривой Самсон. Голубятник. Даю голову на отсечение. Он!
— Какой Самсон? Ты что, объелся?
— Нет, это вы, наверно, объелись! Неужели не понимаете? Караульщик, которого в каталажку заперли. Кривой Самсон и есть караульщик! У него же глаза нету!
— Прекрати молоть чепуху! — Таня нахмурилась. — Мы знаем Самсона не первый день. Он красный партизан. И прекрати называть его кривым. У него есть фамилия. Шумаков.
— Никакой он не партизан! — кричал Славик. — Никакой он не Шумаков! Какой он партизан? Он головы голубям отрывает. Правда, Митька? Он Зорьку загнал!
— Ты отдаешь отчет своим словам, Слава? — строго спросила Таня, поднимаясь с места.
— Отдаю! Конечно, отдаю! Не верите, Таранкова спросите.
— Какого еще Таранкова?
— Обыкновенного товарища Таранкова. Он ревизор. Покажите ему Самсона, он его сразу признает.
— Можно справку? — подняла руку Соня. — В позапрошлом году гражданин Шумаков посетил нашу школу и рассказывал воспоминания про партизан. Его выступление было отражено в стенгазете. Присутствующие должны помнить.
— Мало чего! — не сдавался Славик. — Может, он тоже, как Козерог, кого-нибудь повторял. Помнишь, Митька, как Самсон головы голубям отрывал?
Зал шумел. Многие мальчишки знали Самсона. Вспомнили, что Самсон живет затворником, чужих к себе не пускает и не участвует в общественной работе. Кто-то вспомнил, как Шумаков хвастал, что потерял глаз в борьбе за свободу…
В конце концов все запуталось, и присуждение барабана отложили до следующего сбора.
А на следующем сборе Таня вызвала Славика к столу, повесила ему на шею барабан, сунула в каждую руку по палочке и, первый раз назвав его по фамилии, сказала:
— Самым значительным и весомым жюри признало сообщение Вячеслава Русакова. Весомость его сообщения заключается в том, что он направил прожектор исторического события на наши дни и осветил чуждого элемента. И вы, ребята, должны брать пример с Вячеслава Русакова, везде и всюду проявлять бдительность, разоблачать курящих по чуланам, всегда уметь связывать прошлое с настоящим и излагать прошлое так, чтобы оно было на пользу будущему.
Что было потом, Славик помнил как в тумане.
Он помнил, что стоял посреди зала, на шее его висел барабан, а пионеры пели в его честь: «Взвейтесь кострами, синие ночи», и девчонки подлизывались к нему, и Семка просил палочку — разок стукнуть, и Митька рассказывал направо и налево, что живет со Славиком в одной квартире, что у Славика абсолютный слух и что к нему ходит учительница музыки.
25
В тот же день, когда Славик хвастал дома своей победой и мама ликовала: «Хо-хо! Нашему пацану пальцы в рот не клади!» — отец вдруг бросил салфетку, отпечатал: «Рановато, сынок, становишься наушником!»— не доел второе и ушел в кабинет. А мама весь вечер стояла на кухне заплаканная и гордая.
Во дворе быстро сообразили, что теперь за Самсона возьмется фининспектор: хозяйство его разорят, голубей разгонят и Зорьку придется забыть навсегда.
— Эх ты, царица грез! — попрекнул Коська Славика и плюнул ему в ноги.
Славик понял, что натворил, и вызвался срочно слазить за бумагой.
План снисходительно приняли. Но железные ворота клуба и на этот раз оказались на запоре.
Митька вспомнил, что во двор можно пробраться через сцену. Они вошли в клуб, но и тут им не повезло. В зале происходила чистка советских служащих.
После «Грозы» еще ничего не представляли, и комиссия заседала на фоне Волги.