Три повести - Сергей Петрович Антонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кто ее знает? — орденоносец пожал плечами. — Кто говорит — убили, а кто говорит — с белыми убегла. Глеба вроде белым выдала.
— Опять врешь! — лицо Таранкова стало совсем серым и неподвижным, как у каменной бабы. — Хоть бы постыдился, в божьем храме находишься… Видно, не было тебя в те годы в красных отрядах, не видал я тебя там, и фельдшерицы никакой не видал, и Глеба никакого не знаю.
— Ну, насчет Глеба не говорите! — возразил Яша.
Он забрался на стул, отвязал подвешенный над головами мешок глиняного цвета.
— Чтобы мышь не прогрызла, — пояснил он коротко, вытаскивая из мешка толстую папку.
Он перебрал выованные из книжек страницы, фотографии улиц и домиков, вырезки из газет, страницы конторских книг, открытки с видами соленого озера и Илецкой меловой горы, старые афиши и программы и достал листок бумаги, аккуратно заложенный между чистыми листами общей тетради.
— Вот! — сказал он.
Таранков потянулся было к листочку, но Яша трогать руками не дал.
— Сейчас я вам зачитаю, — сказал он и начал читать: — «Дорогие родители, сестры и братья, дорогая бабушка Маня, кланяется вам сын, брат и внук Глеб Федорович. Наконец-то я узнал, что мне сегодня придется расстаться с жизнью, приговор надо мной уже совершен. Верно, судьба моя такая, пасть от руки дутовских палачей за то, что не захотел быть двуличным, но я уверен, что скоро вся эта гнилая власть потонет в своей крови. В тюрьме страшный ужас. Ежедневно уводят, куда — неизвестно, а уходящие не возвращаются. Папа, мама и дорогая бабушка, пишу последний раз и целую вас и дорогих моих сестер и братьев. Как тяжело расставаться с жизнью. На этом кончаю, карандаш просит Витя, его будут кончать вместе со мной. Я не думал, что у меня так скоро отнимут молодую жизнь, мне так хотелось жить, но жизнь у меня отнимают. Прощайте, живите счастливо за меня, и если встретите случаем Олимпиаду Мурашову, скажите ей…»
На этом письмо обрывалось.
У каждого из нас остаются в памяти бессвязные клочки детских воспоминаний. Остались такие воспоминания и у Славика. Он вырос, попал в Московский технический институт, стал называться не Славиком, а Вячеславом Ивановичем, женился, несмотря на форму своей головы, на балеринке, ездил в командировку в Саранск, в пятьдесят седьмом получил квартиру с балконом — и коловращение жизни начисто вытеснило из его памяти и Яшу, и голубятню, и дедушку-орденоносца. Но когда у него уставали глаза и он, сняв очки, откидывался на спинку дивана, ни с того ни с сего представлялся ему грубый мешок, подвешенный к потолку в провинциальном музее, и он задумывался, что все-таки разумней: жизнь осторожная и рассудительная или быстро горящая, полная страстей и отваги? Думал и ни до чего не додумывался.
24
Вожатая Таня объявила, что барабан вручат тому, кто лучше всех расскажет неизвестное событие, имеющее отношение к революции. Кроме барабана, шефы купили отряду и горн. Но как-то само собой получилось, что дудеть будет младший братишка вожатой Тани, хотя этот братишка про революцию не знал ничего.
Славик мало надеялся получить барабан. Во-первых, с ним всегда что-нибудь приключалось, а во-вторых, еще нигде не бывало барабанщика Клин-башки. Но он все-таки решил рассказать про красного героя Глеба. Он твердо верил, что его история самая необыкновенная.
И вот наступил пионерский сбор.
Новый барабан молча лежал на столе под охраной двух дежурных пионеров. Дежурили лопоухий Семка— тот самый, который умел пускать дым из одной ноздри, — и звеньевой третьего звена.
Славик увидел себя на улице выбивающим дробь впереди отряда и пораженную маму на тротуаре, услышал ее низкий голос: «Или я спятила, или это Славик!» — и безнадежно вздохнул.
Претендентов оказалось двенадцать человек. Остальные или плохо выполняли пионерские заповеди, или не умели сменять ногу в строю.
Хотя ни одна девчонка в соревновании не участвовала, именно девчонки вносили сумятицу и беспокойство, шушукались, предрекали победителя, поправляли своим фаворитам галстуки, ссорились и всячески интриговали.
Ждали Яшу. Он должен был участвовать в жюри.
— Ты тоже записался? — спросил Славика Митя, проходя сменять дежурных.
— Записался, — подтвердил он. — А ты?
— Ты что, опупел? Я же в жюри.
И прошел важно.
— А чего ты можешь рассказать? — промямлил заступивший на дежурство младший Танин братишка. — Ты в революцию пешком под стол топал. И красногвардейцев никого не знаешь в лицо.
Он целый день дудел в горн, но все-таки вредничал.
— Во-первых, на посту не полагается разговаривать, — напомнил Славик. — Чтобы рассказывать о революции, совсем не обязательно знать в лицо красногвардейцев. — Он помолчал и добавил загадочно: — Некоторые красногвардейцы писали письма.
— Тебе?
— Почему обязательно мне? Какой ты странный. Например, бабушке Мане.
Вокруг засмеялись. Один Семка нехотя грыз заусеницу. Он не тратил смеха на пустяки.
— И ты думаешь, тебе за бабушку Маню барабан дадут? — не унимался Танин братишка. — Ну, дадут. А ты не угадаешь барабанить в ногу.
— Почему не угадаю? Учительница музыки считает, что у меня абсолютный слух.
Танин братишка засмеялся.
— Чего ржешь на посту? — попрекнул его Семка. — Поставили — стой.
Он взял Славика под локоть и повел в дальний угол.
— И куда ржут! Верно? Ну их.
— Узнают, что за письмо, тогда посмотрим! — размяк от неожиданного сочувствия Славик. — Во-первых, Сема, это не простое письмо… Это письмо написано в тюрьме за несколько минут до расстрела…
И, сильно волнуясь, Славик стал рассказывать про Глеба, про тюрьму, про Маню.
Семка слушал без интереса, грыз заусеницы, плевал куда попало.
Славик перевел дух и стал повторять все с самого начала аккуратно и не торопясь.
— Письмо при тебе? — спросил Семка лениво.
— Что ты! Разве такое письмо дадут! Оно в мешке.
— В котором мешке?
— Не в котором, а в обыкновенном. Чтобы мыши не скушали. Его нашли и переслали в музей. Понимаешь?
— А звать Глеб?
— Глеб.
— Не врешь?
— Что ты! Я сразу запомнил — Глеб. Только скажу: «Глеб», и как будто его вижу… Правда… Я немного нервничаю. Руки мокрые, представляешь?
— Чего им мокнуть, — сказал Семка. — Им мокнуть не по чем. Я сам про Глеба расскажу. У тебя складно не получится. А я скажу складно. Я давно принял решение про него рассказать. Глеб, значит?
Славик до того растерялся, что послушно ответил:
— Глеб.
В голове его перемешалось. Неужели Семка побывал в музее и Яша читал ему письмо? Но когда же это произошло? Письмо появилось в музее
