Под куполом - Стивен Кинг

— Ты хочешь сказать, что Купол — это что-то наподобие ветряной оспы? — переспросила его тогда Линда. — Пережил раз — и получил иммунитет на остаток жизни?

Дженнилл пережила два эпилептических припадка, и маленький мальчик по имени Норман Сойер тоже два, но в обоих случаях вторые судороги были более слабыми, чем первые и не сопровождались болтовней. Большинство детей, которых успел осмотреть Расти, подверглись только одному припадку, никаких последствий у них не прослеживалось.

Только двое взрослых имели судороги в первые пятьдесят пять часов. Оба случая случились вечером в понедельник, около заката солнца, и у обоих легко прослеживались причины.

У Фила Буши, он же Мастер, причина была почти полностью продуктом его собственного творчества. Приблизительно в то время, когда расставались Расти с Большим Джимом, Мастер Буши сидел на дворе перед складским сараем РНГХ, мечтательно глядя на вечернюю звезду (тут, неподалеку от места ракетного обстрела, небо было еще темного пурпурного цвета, благодаря осадкам на Куполе), расслабленно держа в руке свою «кристальную» трубку. Его колбасило, но где-то уже на уровне ионосферы, словно за сотни миль отсюда. В тучах, которые невысоко плыли в этот чертов вечер, он видел лицо своей матери, отца, деда, также он видел Сэмми и Малыша Уолтера.

Все тучи-лица кровоточили.

Когда у него начала дергаться правая ступня, а потом в такт ей вступила и левая, он не обратил на это внимания. Подергивание — неотъемлемая часть кумарей, каждый это знает. Но потом у него начали дрожать руки и трубка выпала в высокую траву (желтую, завядшую вследствие работы фабрики, которая находилась у него за спиной). Через мгновение уже и голова его начала дергаться из стороны в сторону.

«Вот оно, — подумал он спокойно, даже немного облегчено. — Наконец-то и я перебрал. Умираю. Оно, наверное, и к лучшему».

Но он не откинулся и даже не упал в обморок. Он медленно скособочился, продолжая дергаться, и в то же время смотрел, как в небе вырастает черный шарик. Он разросся до размера теннисного мячика, потом раздулась до волейбольного. Он не останавливался, пока не заполнил собой все красное небо.

«Конец света, — подумал он. — Так оно, вероятно, и к лучшему».

На мгновение ему показалось, что он ошибся, потому что вынырнули звезды. Только они были неправильного цвета. Они были розовыми. И тогда, о Господи, они начали падать вниз, оставляя за собой длинные розовые полосы.

А дальше пришел огонь. Ревущая печь, словно кто-то открыл сокровенную заслонку и впустил ад на Честер Милл.

— Такие нам лакомства, — пробурчал он.

Прижатая к руке трубка прожигала ему кожу, ожог он увидит и почувствует позже. Он судорожно дергался, лежа в сухой траве, с выпученными белками на месте глаз, в которых отражалась ужасная вечерняя звезда.

— Наши хэллоуиновские лакомства. Сначала козни… а потом лакомства.

Из огня сложился лик, оранжевый вариант тех красных лиц, которые он видел в тучах, прежде чем его скорчило. Это был лик Иисуса. Иисус хмурился.

И говорил. Говорил с ним. Говорил ему, что ответственность за огонь лежит на нем. На нем. Огонь и… и…

— Чистоту, — пробормотал он, лежа в траве. — Нет… очищение.

Теперь Иисус уже не выглядел таким сердитым. И Он начал исчезать.

Почему? Потому что Мастер все понял. Сначала появляются розовые звезды, потом очищающий огонь, и тогда уже испытания должны закончиться.

Он замер, когда судороги перешли в сон, первый настоящий сон, которого он не имел уже много недель, а то и месяцев. Когда он проснулся, вокруг стояла сплошная тьма — ни следа чего-то красного в небе. Он промерз до костей, но остался сухим. Под Куполом больше не выпадала роса.

12

В то время как Мастер наблюдал лицо Христа на закате болезненного солнца, третья выборная Эндрия Гриннел сидела у себя на диване, пытаясь читать. Ее генератор молчал, а работал ли он у нее когда-нибудь вообще? Она этого не помнила. Вместо этого у нее был небольшой прибор, который носит название «Майти Брайт»[244], ее сестра положила эту вещь ей в рождественский чулок в прошлом году. До сих пор ей не выпадало возможности им воспользоваться, но оказалось, что работает он чудесно. Просто прикрепляешь его к книжке и включаешь. Легко и удобно. Итак, со светом проблем не было. К сожалению, со словами было иначе. Строки корчились червяками на странице, иногда даже меняясь местами, и проза Нори Робертс[245], по обыкновению хрустально прозрачная, теперь казалась ей абсолютно бессмысленной. Однако Эндрия не оставляла своих стараний, потому что не могла придумать, чем бы ей еще заняться.

В доме воняло даже с настежь открытыми окнами. Она страдала диареей, а унитаз больше не смывался. Она была голодная, но не могла есть. Где-то около пяти вечера она попробовала съесть сэндвич — простой бутерброд с сыром — и уже через пару минут вырвала его в мусорное ведро на кухне. Какой стыд, потому что съесть этот сэндвич стоило ей много сил. Она ужасно потела — уже не раз переодевалась вся полностью, надо ей, наверное, вновь переодеться, если осилит, — а ступни у нее беспрерывно дергались и дрожали.

«Недаром это называют синдромом беспокойных ног, — думала она. — Нет, я не могу появиться на чрезвычайное заседание сегодня, если Джим еще не передумал его проводить».

Принимая во внимание то, как прошел ее последний разговор с Большим Джимом и Энди Сендерсом, это, вероятно, будет даже лучше; потому что, если она туда придет, они вновь начнут ее терроризировать. Заставлять делать то, чего она не хочет делать. Лучше держаться от них подальше, пока она не очистилась от… от…

— От этого дерьма, — произнесла она, отбросив себе с глаз мокрые волосы. — От этого сраного дерьма в моем организме.

Когда она вновь станет сама собой, вот тогда-то она восстанет против Джима Ренни. И так уже промедлила. Она это сделает, вопреки боли в ее бедной спине, которая мучит ее сейчас без оксиконтина (но и близко не так невыносимо, как она боялась — какой приятный сюрприз). Расти хотел, чтобы она глотала метадон. Метадон, Господи помилуй! Героин под псевдонимом!

«Если ты думаешь, что будешь иметь что-то наподобие похмелья, забудь, — говорил он ей. — У тебя будут судороги».

Но он говорил, что это займет десять дней, а она думала, что не может ждать так долго. Не теперь, когда город страдает под этим ужасным Куполом. Надо покончить с этим как можно скорее. Придя к такому выводу, она выбросила в унитаз и смыла все свое лекарство — не только метадон, но и последние несколько пилюль оксиконтина, которые нашла в глубине ящика своего ночного столика. Это случилось за два смыва до того, как унитаз вздохнул в последний раз, и вот теперь она сидела здесь, дрожа и стараясь убедить себя, что сделала правильно.