Влас Дорошевич. Судьба фельетониста - Семен Букчин

Отдельный цикл фельетонов образовался в этот период в связи с Ихэтуаньским (боксерским) восстанием в Китае, в подавлении которого Россия участвовала вместе с войсками западноевропейских стран, США и Японии, вступивших в сговор с маньчжурским правительством, и предавшими свой народ мандаринами. В выступлении «боксеров» он слышит «крик страшной, невыносимой боли, которую причиняет Европа, вонзаясь в Китай грязными когтями эксплуатации». Грабеж, обман и национальное унижение простого народа получающими баснословные барыши дельцами из Европы и Америки — все это, виденное собственными глазами, дало повод утверждать, что европейская дипломатия, твердящая о необходимости «обуздать дикарей», на самом деле защищает в Китае интересы «европейских миллионов, европейской буржуазии». Дело не в «придворных интригах», как писала правая пресса, а в «явлении гораздо более глубоком» — «огромном народном движении, народном волнении, народном негодовании <…> И не „боксеры“, не „большие кулаки“, поднявшиеся на иностранцев и продажных мандаринов, — истинные виновники этой войны, а грязные лапы гг. европейцев, жадных, жестоких, третирующих людей, как собак <…> Не видя от иностранцев ничего, кроме жестокости, эксплуатации, презрения, видя, как иностранцы пользуются их нищетой, невежеством, пороками, — китайские патриоты возмутились иностранцами и, не видя защиты со стороны властей, видя, что их власти держат сторону иностранцев, они восстали против мандаринов». События в Китае он считает продолжением «той же драмы», которая разыгрывается на юге Африки. Разница лишь в том, что Европа готова «в одно и то же время оплакивать борцов за независимость Трансвааля и расстреливать борцов за независимость Китая»[793].

Он прямо указывает, что «трансваальскую бойню» устроили «мистер Родс и мистер Чемберлен, заинтересованные в акционерных предприятиях золотых и бриллиантовых копей…» В фельетоне «Наполеон нашего времени», написанном два года спустя в связи со смертью крупнейшего английского финансового магната Сесиля Родса, мечтавшего «аннексировать планеты» и развязавшего войну с бурами во имя торжества и расширения Британской империи, акцент сделан на том, что «весь патриотизм капитализма нашел в нем свое олицетворение:

— Все куплю <…>

Он мечтал об Англии, властительнице всего мира.

Он был империалистом, как все капиталисты Англии, как все капиталисты Соединенных Штатов.

Подкуп, война — любые средства хороши для Родса»[794].

Эти строки подтверждает современный биограф «идеолога и практика» английского колониализма: «Свое главное оружие — деньги — Родс пускал в ход часто. Он давал деньги целым партиям <…> А подкупы политиков, журналистов?»[795]

Антибуржуазный и антиимпериалистический пафос публицистики Дорошевича созвучен духу времени, когда на переломе столетий в либерально настроенных общественных слоях разных стран Европы усилилась критика рвущегося на мировые высоты капитала, его циничной колониальной практики. Зарубежные наблюдения и впечатления в этот период приобретают стабильный характер. Особое положение в газете дает ему возможность не только много путешествовать, но и подолгу жить за границей. Зиму 1901 года он проводит в Германии — Висбаден, Франкфурт-на-Майне, Берлин. Весной едет в Италию и Францию — Милан, Париж. Этот «распорядок» с определенными вариациями будет сохраняться и в последующие годы, во время работы в «Русском слове». Опыт западных демократий, при всех издержках, убеждает его в эффективности вполне определенных «опережающих» социальных реформ, способных усмирять «дикий капитализм» и подавать надежду большинству населения. Социал-демократическое движение является там естественной защитой «трудящейся массой» своих прав. Поэтому он так язвителен по адресу вошедшего в состав правительства Вальдека-Руссо французского социалиста Мильерана, напоминающего «пудреных маркизов времен Людовиков». В фельетоне «Два мира» этого «салонного социалиста» характеризует французский буржуа, тоже «республиканец примерный»:

«В вопросах о стачках как себя вел! С каким тактом! Расстреливали стачечников? Плевать! Другой бы на его месте на стену полез. А он никакого внимания. Государственного ума человек! Приятный социалист. Вот таких социалистов мы любим»[796].

Определенные социалистические симпатии Дорошевича, помимо прочего, могли быть вызваны отчасти и влиянием Н. К. Михайловского, сближение с которым произошло в тот же период. Они познакомились 4 ноября 1900 года в Петербурге на квартире поэта, переводчика и собирателя автографов русских писателей Федора Федоровича Фидлера. А 6 декабря Михайловский пригласил Дорошевича на свои именины, по традиции отмечавшиеся в редакции «Русского богатства». Со смущением Влас признается позже, что то был «чужой» для него мир — народники, бывшие политические ссыльные, «люди, сквозь льдины в окнах, вместо стекол, видевшие трехмесячную ночь только потому, что они думают иначе»[797]. Аскетизмом веяло от одежды этих людей, не было заметно у них и того, что называется хорошими манерами, но бросались в глаза несомненные культура, ум, человеческое достоинство. «Страстотерпчество» не уничтожило в них бодрости, энергии и, что особенно важно для Дорошевича, полноты принятия жизни.

«Вождь народников», по свидетельству Амфитеатрова, был очарован Дорошевичем «при первом знакомстве и всегда очень хорошо к нему относился»[798]. Конечно же, он пытался повлиять в идейном плане на популярного журналиста, чей талант был ему симпатичен. Вероятно, они спорили. Сохранилось свидетельство, что как-то Михайловский сказал:

«— Талантливый вы человек, Влас Михайлович, вот только одна беда: идей у вас нет.

— Что вы, что вы, Николай Константинович! — ответил Дорошевич. — У меня каждый день новая идея. Этого по-вашему мало?

Собеседники рассмеялись, после чего Михайловский заметил:

— Все-таки нужно было бы иметь хотя бы одну»[799].

Спустя годы в очерке, приуроченном к десятилетию со дня смерти критика, Дорошевич не без удовольствия припомнит, как в 1900 году «контрабандой» протащил на страницы «России» отклик на 40-летний литературный юбилей Михайловского (любые непосредственные отклики были запрещены), использовав сорокалетие сценической деятельности танцовщика Александринского театра Павла Гердта. Последний в рецензии на «Баядерку» (подписанной, кстати, давним псевдонимом Михайловского Профан) был объявлен «человеком шестидесятых годов, современником Михайловского»: «В один год начали. И оба и поныне свежи и неутомимы. Один 40 лет головой проработал, другой — ногами»[800].