Я иду искать. История вторая - Олег Верещагин

— Ты хочешь сказать, что нуждаешься в успокоениях? — Йерикка пошевелил пальцами ног и констатировал: — Нормально. Вообще-то бегают в таких ме­стах самоубийцы и, те, кто очень торопится.

— А мы кто? — осведомился Олег, подтягивая автомат ближе и снимая его с предохранителя.

— Мы самоубийцы, которые очень торопятся, — серьезно ответил Йерикка.

В наступившей тишине прокричала утренняя птица. Уже вновь светало, стояло полное предутреннее безветрие. Деревенька, деревья, скалы, луга — все казалось написанной умелой рукой картиной. Абсолютная неподвижность пейзажа усиливала впечатление.

— А то еще поедим? — предложил Морок.

Его предложение встретило одобрение, и скоро все уже жевали «траву», как называл Олег разные съедобные растения.

— Ненавижу есть холодные консервы пальцами из банки, — непонятно к че­му сообщил Йерикка. Олег возразил:

— А я бы поел. Романтично.

Было в этом что-то странное — даже неправильное, вот так есть, пить и разговаривать перед боем, перед тем, как ты начнешь убивать других лю­дей... более того — людей, ничего об этом не подозревающих! Пусть даже заведомо плохих, ОЧЕНЬ плохих... но людей! Это не куклы, не киноперсонажи, и кровь у них не хромолитографически-красная, а чаще всего черная, виш­невая... и имеет запах, который не под силу передать никому, если не ощущал его сам...

— Вольг, мы только защищаемся, — услышал он голос Йерикки и спросил:

— Что?

— Я говорю, — терпеливо и спокойно сказал Йерикка, с сочувствием глядя в глаза друга, — что мы защищаем свою землю. В убийстве очень мило приятного. Но мы ЗАЩИЩАЕМ СВОЮ ЗЕМЛЮ.

— Ты читаешь мысли, — убежденно ответил Олег. Йерикка покачал толовой:

— Нетрудно догадаться, о чём думает человек, если он не ест и уставился на вражеский лагерь.

— Психолог, — скрывая смущение, раздраженно фыркнул Олег. — Просто не пойму, какого черта ты воюешь, а не открыл практику у вас на юге...

— Дураков пользовать неохота, — шутливо пояснил Йерикка, — а умный че­ловек, если даст себе труд, может разобраться в себе сам... а кто не хо­чет давать труд, тому и психолог без надобности. И потом, с чего ты взял, что на войне не нужно быть психологом?

— Железная логика, — насмешливо согласился Олег, чувствуя, как развеивается дурное настроение. — И всё-таки, мы очень мало задумываемся, когда убиваем, тебе не кажется?

— Если над этим задумываться, то в конце концов останется лишь убить самого себя, — уже серьезно ответил Йерикка. — Подумай, скольких ты убил?

Олег призадумался. Странно, недавно он уже размышлял над этим... Мальчишка еще раз убедился, что не помнит — и пожал плечами:

— Не помню, знаешь... Много.

— А про скольких из них ты ТОЧНО знал, что это плохие люди? ТОЧНО? Ско­льких сумел с полной уверенностью осудить: ты плох, ты заслуживаешь сме­рти? Мало кого, а?

— Пожалуй, — кивнул Олег. Об этом он не думал.

— Вот так... Да ты не жмись, и я — тоже, и остальные, и наши враги, и это так и должно быть, потому что это — война. А большинство из тех, кого мы убили, виновны лишь в своей глупости, да и то не сами, а благодаря воспи­танию... Так что если по уму — всем давно рехнуться пора от количества «невинно убиенных».

Олег огляделся. Кое-кто еще ел, но большинство горцев просто лежа­ли, рассматривая весь кто в бинокли, кто невооруженным глазом.

— Знаешь, — нерешительно начал Олег, — я тебе умную вещь скажу, ты толь­ко не обижайся...

— Давай, — согласился Йерикка, — переживу.

— Мне кажется, что тебе очень не нравится воевать.

Очень НЕ нравится, или НЕ ОЧЕНЬ нравится? — помолчав, спросил Йерикка.

— Очень НЕ нравится, — прояснил ситуацию до конца Олег.

Йерикка помолчал снова. Потом, словно бы неохотно, сказал:

— Ну что же... Я отличный пулеметчик. Но воевать мне в самом деле не нра­вится. Если честно, воин для меня никогда не был идеалом... Я... ну, белая ворона, что ли? Воевать умею, но не люблю, нет.

— Почему? — заинтересованно спросил Олег. — Остальным это по душе...

— Еще как! — согласился Йерикка. — Да и тебе тоже.

— Мне?! — искренне поразился Олег, а Йерикка покивал:

— Нравится-нравится, я вижу... Сколько угодно можешь философствовать, а все равно ты тут, как рыба в воде, и быть тебе, если выживешь и вернешься на Землю, военным, как твоему деду... да и отцу, наверное.

— И отцу, — подтвердил Олег. — Но я не собираюсь становиться солдатом.

Йерикка не стал возражать, только пожал плечами, как человек, заведо­мо знающий, что собеседник неправ, и не желающий продолжать спор. В Олеге шевельнулось легкое раздражение — казалось, Йерикка знает о нем больше, чем Олег — сам о себе.

— Обувку на ноги, — послышался голос Гоймира, — до боя!

— Так, пошли, — Йерикка поспешно и ловко обулся. Олег — тоже. Кругом все поднимались, негромко позвякивал металл, зловеще шуршали в ножнах клин­ки. Никто ничего не произнес, только Гоймир потом сказал — еле шевеля враз побелевшими губами:

— Брать не станем.

Я скоро погибну в развале ночей.И рухну, чернея от злости, и белый,слюнявый, объест меня червь,оставив лишь череп да кости.

Я под ноги милой моей попадуомытою костью нагою, — она не узнает меня на ходуи череп отбросит ногою.

Я песни певал — молодой, холостой,до жизни особенно жаден...Теперь же я в землю гляжу пустотойглазных отшлифованных впадин.

Зачем, же рубился я, сталью звеня,зачем полюбил тебя, банда?Одна мне утеха, что после меняостанется череп... И — амба!!! [31]

Их заметили, когда уже они пересекали огороды и подходили к задво­ркам — черные силуэты, прорезанные в серо-белом, отчетливом полотне се­верного утра. От догорающих домов нестерпимо несло паленым мясом, и в борозде лежал, подняв окровавленную бороду к небу, мужик, накрест поруб­ленный саблями, с топором в руке, а подальше жуткой кучей высились тела истерзанной женщины и нескольких маленьких ребятишек с разбитыми голо­вами.

Именно к этой куче и вышел мальчишка-хангар — шатающийся со сна и с перепою, в одних засаленных штанах. Распустив ремешок, начал мочиться на трупы... и вдруг, увидев горцев в каком-то десятке шагов, перекосил, трез­вея, рот, повернулся и побежал, поддерживая штаны и истошно визжа: